Зорге. Под знаком сакуры

— Что-то, дорогой друг, мне не нравится твое лицо. Не случилось ли что?

— Случилось, Рихард.

— Что именно?

— Меня вызывают в Берлин.

Зорге хотел произнести первую же фразу, что возникла у него на языке, спонтанную, необдуманную совершенно: «Ну и хорошо! Орден вручат», но остановил себя: вызов в эту пору в Берлин — дело серьезное. Можно уехать туда и не вернуться. Как, впрочем, и в Москву — в Москву тоже можно уехать и не вернуться.

— Что скажешь на это? — спросил Отт.

— Надо подумать.

— И думать нечего. Я от этого вызова ничего хорошего не жду.

— Погоди, погоди, не горячись, Эйген. Не надо мрачных красок. Все может оказаться совершенно иным, — Зорге опустился в кресло напротив Отта, — совершенно…

— Хотелось бы верить.

— А что говорит Хельма? Она же специалистка по всяким предсказаниям, прогнозам и вообще… Прорицательница.

— Хельма ничего не говорит. Не ее это дело. Ее дело — сковородки на кухне, наряды в магазине, да закупка продуктов в оптовой лавке, — раздраженно произнес Отт, глянул колючими глазами на Зорге и отвел взгляд в сторону.

Значит, вызов мог иметь две причины — либо очень хорошую, либо очень плохую, третьего, половинчатого, не дано.

Колючие глаза Отта вовсе мелкими, плоскими какими-то, сделались, будто добра на земле не было вообще; оно, конечно, где-то есть, но не в Японии, не в посольстве, не в этом кабинете, и когда оно придет, никому не ведомо. Может быть, никогда либо в таком далеком будущем, до которого ни Отту, ни Зорге, ни жене Отта не дотянуть.

— А ты по своим журналистским каналам ничего не можешь узнать? — спросил Отт с неожиданной надеждой.

— Практически исключено. В ведомстве Риббентропа утечек не бывает.

— Жаль.

— Эйген, надо собраться в кулак, сжаться и ехать — другого пути нет, — сказал Зорге. А что он еще мог сказать? Он и сам, если чувствовал опасность, разворачивался к ней лицом и шел навстречу. Считал, что иного пути быть не должно. Иной путь — это спрятаться в кустах, засиженных воронами.

— Спасибо, друг, дал совет, — Отт вновь скорчил кислую физиономию, — сто лет буду тебе благодарен. — Вздохнул неожиданно по-детски обиженно, сочувственно — сам себе сочувствовал, — и произнес жалеючи: — А мне тебя, Рихард, в Берлине будет не хватать… Очень будет не хватать.

Морщины поползли по лицу Отта, мигом состарили его, колючесть, сидевшая в глазах, исчезла. Осталась только жалость — Отту было по-прежнему жаль себя.

Через четыре дня он улетел в Берлин.

Зорге любил жизнь. Любил хорошеньких женщин, качественную еду, добротные автомобили, модные костюмы, дорогую обувь, любил все, что делало его выше других, давало возможность заглянуть в горние выси.

Поскольку фирма «Клаузен и К^о» раздвинула свои торговые полки так, что они перестали даже вмещаться в просторных залах магазина, и появились новые товары, то Рихард стал чаще заглядывать к Максу на работу.

Держался он с Клаузеном несколько свысока, насмешливо — все-таки Зорге к этой поре уже был руководителем нацистской организации в Токио, партийным боссом, а Макс — рядовым членом, сидящим на самой низкой ступеньке немецкой колонии, то и отношения внешне поддерживались точно такие же, Зорге мог приказать Максу носить за собой папочку с бумагами и тот носил бы — все зависело от партийного звания.

Появляться чаще в магазине Макса Зорге стал еще и по другой причине: Клаузен завез к себе несколько новых сильных мотоциклов, по мощи своей не уступающих тракторам. Один из них — «цюндап» — приглянулся Рихарду особенно: очень уж хорош был агрегат, рядом с «цюндапом» всякий автомобиль выглядел слабенькой несовершенной игрушкой.

С другой стороны, «цюндап» давал Зорге возможность постоянно быть связанным с Максом, и ни один сотрудник «кемпетай» не мог заподозрить в этой связи что-то неестественное, угрожающее государственной безопасности Японии.

Небольшая поломка на дороге, и Зорге мог вызвать «герра Клаузена» прямо на место, в царство наполненных пылью канав и ухабов. Это было очень удобно.

Была еще и третья сторона медали. Когда посидишь пару-тройку часов над столом в согнутом положении, с гудящей от напряжения головой, с рассыпающимся на отдельные костяшки крестцом и малиновыми разводами, беззвучно плавающими перед глазами, то бывает нужно немедленное переключение на что-то иное, очень активное, с бумагой не связанное, — вот тут-то на помощь и приходил «цюндап».

Получасовая поездка, — на хорошей скорости, разумеется, — приводила Зорге в норму: и взгляд делался чистым, незамутненным, и руки крепкими, и всякая муть исчезала из головы, можно было снова садиться за работу.

Так это было и в тот солнечный, очень ласковый день, когда пространство было насквозь пронизано золотыми нитями, отчего казалось, что и дома, и деревья, и небо, и воздух были вытканы чьей-то искусной рукой. Зорге натянул на плечи легкую непродуваемую куртку, на руки натянул новенькие кожаные перчатки, также приобретенные в магазине «Клаузен и К^о» («Мейд ин Франсе») и выкатил «цюндап» из крохотного дворика на улице Нагадзакамати.