Атаман Устя

Малин и Черному было лично выгодно, чтобы Устинъ притонъ уцллъ, елико возможно. Черному ради Хлуда, ибо если разорятъ поселокъ, разбжится шайка побитая — и не соберешь, пожалуй; а Малин окончательно некуда было дваться со своими рваными ноздрями. Повсюду на Волг онъ былъ бы десять разъ схваченъ и выданъ всякимъ мальчишкой властямъ, прежде чмъ усплъ бы найти себ другую шайку съ другимъ атаманомъ. Клейма на лбу и рваныя ноздри были со стороны правительства именно не столько наказанье преступника, сколько практическая польза на случай его побга.

— Хорошо вамъ, говорилъ Малина. — Вамъ покуда безъ литеръ да съ носомъ — везд дорога. А я куда сунусь?

Кипрусъ тоже понялъ, что надо всю душу положить за Устю и его Яръ. Тутъ онъ, не маракуя ни слова по русски, уже обжился, къ нему привыкли вс и не обижали его, какъ прежде, по всей Россіи. Пока онъ не добрался до Устинова Яра — жизнь его была каторжная, всюду его травили, какъ звря; едва не умеръ онъ отъ голода въ пути. Въ иныхъ мстахъ его принимали, за лшаго, еще чаще за колдуна и оборотня. Разъ около Усолья, когда онъ купался, чуть не убилъ его народъ, принявъ за водяного. И всему виной были его блые волосы да блые глаза, да диковинная рчь, будто не человчья, а птичья или звриная.

Наконецъ, Мустафа, четвертый выборный сторожъ, желалъ процвтанія Яра ради того, что ему за отличіе было общано эсауломъ въ награду то, что было ему дороже всего въ мір, о чемъ онъ мечталъ со дня своего бгства изъ крымскихъ предловъ. Орликъ общалъ подарить ему перваго лучшаго коня, котораго кто-либо изъ шайки отобьетъ и пригонитъ въ Яръ. Мустафа за хорошаго коня готовъ былъ лзть не только въ огонь и въ воду, а на врную смерть. Татаринъ мечталъ теперь и день и ночь объ обладаньи конемъ, какъ женихъ мечтаетъ о своей невст и дн внчанія. Часовые въ четырехъ сторонахъ Устинова Яра были разставлены во-время: многіе уже изъ шайки пробовали исчезнуть изъ Яра, въ особенности татарва; въ сумерки Мадина, а вечеромъ Мустафа уже застрлили двухъ бгуновъ изъ башкиръ.

Разумется, если бы вс, тайно желавшіе убжать изъ Яра отъ команды и битвы, собрались въ кучку и двинулись дружно, то часовой самъ-третій или самъ-четвертъ не могъ бы ничего сдлать. Но именно этого не было и не могло быть. Взбунтоваться открыто десятку человкъ или двумъ было невозможно; всякаго удерживалъ не страхъ, а срамъ; всякаго останавливала «разбойная честь», боязнь позора предъ своими. Тутъ дло шло ужь въ открытомъ признаніи себя не трусомъ, а предателемъ.

— Бжать, такъ всмъ бжать на другое мсто, разсуждало большинство. — Или оставаться и биться и за себя и за всхъ, и за поселокъ и за награбленное добро, которе хоть и у атамана подъ замкомъ, но оно наше собственное иждивеніе; оно принадлежитъ всмъ и попадетъ намъ въ руки при первомъ же дуван.

Однако Малина, Черный и другіе, поумне, въ томъ числ дядька Ефремычъ, поспшили, на всякій случай, распространить въ поселк всть, что эсаулъ Орликъ поклялся такое колно надумать, что городской команд не видать Устинова Яра какъ своихъ ушей, не только его разгромить. Самъ эсаулъ похалъ на переговоры съ капраломъ команды.

Уваженіе къ Облику и вра въ него были такъ велики, что на утро попытки бгуновъ прекратились: отчасти дйствовали на трусливую татарву и два висвшіе на деревьяхъ трупа двухъ башкиръ.

— И команды не дождались — и готовы! шутили на ихъ счетъ устинцы. — Хотлось бгать, а потрафилось висть.

Всю ночь около дома атамана шла работа. Устя съ Ефремычемъ, Ордуньей, Блоусомъ и Гаврюкомъ таскали имущество подороже и закапывали въ чащ въ ямы, заране приготовленныя. Если и разгромитъ все команда, то не разграбитъ; а когда уйдетъ она во-свояси оставшіеся въ живыхъ молодцы могутъ прійти посл и воспользоваться добромъ.

Среди ночи атаманъ вышелъ одинъ съ ношей, поднялся на верхушку ближайшей горы и тамъ безъ свидтелей закопалъ подъ дубомъ свою ношу. Это были деньги. Сдлавъ ножомъ зарубку на дубу, Устя вырзала съ трудомъ дв буквы Е. и С., т. е. Егоръ Соколовскій.

— Если меня убьютъ, пущай утшается наслдствомъ отъ меня! шепнула Устя, кончивъ работу.

На другой день атаманъ и дядька занялись приготовленіями иного рода. Ефремычъ, по указанію атамана, такъ же, какъ передъ проходомъ бляны, раздавалъ оружіе, порохъ и свинецъ.

Теперь, благодаря ружьямъ и зарядамъ, взятымъ съ бляны, шайка могла быть вооружена не хуже команды; дв дюжины человкъ имли отличныя ружья и каждый по полсотни готовыхъ зарядовъ въ сумк; это обстоятельство многихъ ободрило. Малина уврялъ товарищей, что ихъ дло еще не пропащее.

Вдобавокъ, теперь не было новичковъ въ шайк. Послдніе, вступившіе въ число разбойниковъ, какъ Кипрусъ, Мустафа и другіе — испробовали себя на битв съ батраками бляны.

— Встимо, съ командой биться — не то же, что съ батраками мужиками, уврялъ всхъ Малина, — за то и на сломъ не лазить! Если атаманъ съ эсауломъ распорядятся ловко, то мы команду издали щелкать будемъ, изъ кустовъ.

Послднее обстоятельство многимъ было по душ.

— Издали палить — куда вольготне!!

IX