Немощь Божия – это что-то очень важное, но совсем не такое страшное. И, конечно же, если бы Гамлет (Шекспир), или Дон Кихот (Сервантес), или их современники глубже вчитывались в Евангелие, они бы это поняли. Но они понять этого не сумели. Они остановились на пороге нового вúдения Бога. И вместе с ними на пороге застыло всё человечество, в течение трех столетий – XVII, XVIII и XIX веков – пытаясь безуспешно возвращаться к старым формам представления о Боге. Отсюда, например, романтизм как ренессанс Средневековья, отсюда Виктор Гюго с его «Легендами веков» и т. д. Другие попытались, как Ницше, сказать, что Бог умер. Третьи, и таких с каждым веком было всё больше, говорили просто, что Бога нет, и отвергали для себя всякое богословие.
И только на рубеже XX века, а может быть, и после его наступления, был сделан шаг вперед, огромный, чрезвычайно важный. Стало ясно, что Бог являет нам Себя не сокрушая скалы, не демонстрируя Свою власть над миром, но совсем наоборот – в полной беспомощности: в беспомощности Распятого, в беспомощности новорожденного Ребенка, в беспомощности Умирающего. В полной беспомощности являет нам Себя Бог и обнаруживает через эту слабость, беззащитность и немощь Свое всесилие, Свое всемогущество. Вот это стало ясно только в XX веке. Поэтому можно говорить, что в XX веке христианство вышло из того кризиса, который оно действительно переживало все последние века.
Хотя, конечно же, были люди, и прежде видевшие, чтó такое Божия немощь, которая делает человечество другим, которая возрождает и преображает его. Если бы не было таких людей, то не было бы «Пьеты» Микеланджело, не было бы и очень многих других произведений как художественной, так и аскетической литературы, как живописи, так и скульптуры. Сейчас много спорят о Возрождении, чтó это такое:
Ирина Михайловна Поснова, недавно скончавшийся директор брюссельского издательства «Жизнь с Богом», рассказывает в своих, к сожалению, до сих пор еще не опубликованных записках о Всемирной выставке 1958 года в Брюсселе. Она работала на этой выставке в павильоне Ватикана, где среди экспонатов находилась и «Пьета» Микеланджело. «Все советские посетители, – говорит Ирина Михайловна, – останавливались здесь, перед этой скульптурной группой. А кто-то даже сказал: “Когда смотришь на «Пьету», то задумываешься о Боге и появляется огромное желание верить”».
Безусловно, очень многие люди, бредя в тумане, спотыкаясь и ошибаясь, делали шаги куда-то дальше, за пределы того пространства, которое позднее так четко обозначил Шекспир в фигуре своего Гамлета. Но только рассказать об этом по-настоящему смогли лишь христиане XX века. Поэтому о нашем трудном веке можно говорить как о времени, когда апостольское понимание сути нашей веры вновь начинает возвращаться к человечеству.
На первый взгляд кажется, что было бы лучше, если бы мы до сих пор оставались такими же, каким был Роланд, воспетый во французской эпической поэме, какими вообще были люди раннего Средневековья в целом. Но, увы, в жизни всё совсем не так просто.
Всемогущество Бога – это не то, что мы бы хотели видеть во «всемогуществе». Вспомните слова апостола Павла, которые, хотим мы того или нет, но всё больше становятся ключевыми в нашей жизни: «Сила Моя в немощи совершается»[202]
. Древнему человеку хотелось видеть Бога сокрушающим скалы, хотелось видеть Бога царящим над миром. Человек во времена Иисуса вдруг понял, что всемогущество Бога выражается каким-то совсем другим способом. Христос не покорил мир силой, а умер на кресте. И вот в этом выразилось не человеческое, а Божественное. Не то всемогущество, которое бы мы хотели приписать Богу, а то, которым Он в действительности обладает.