Беседы о литературе: Запад

Мне кажется беспомощной историософия, идеология Возрождения от ее начала к концу. Неужели можно видеть сначала взлет пробуждения чувства Бога, а затем вдруг из-за того, что Шекспир и Сервантес что-то не дочитали в Евангелиях, начался кризис христианства, неужели его не видно уже в начале Возрождения?

Конечно же, дело не в том, что Шекспир или Сервантес чего-то не дочитали в Евангелии. Шекспир и Сервантес как великие писатели говорили о том, чтó мучило их современников, чтó мучило не их одних, а сотни и даже тысячи людей вокруг них. Это первое. Второе и самое важное заключается в том, что Бог, Который являет Себя в слабости, в беспомощности, всё-таки был непонятен средневековому человеку. Бог Роланда или Турпина, Бог героев «Песни о Роланде» – совсем другой. Это, скорее, Бог Псалтири, но не Бог, о котором говорит Христос. И Средневековье за редким исключением живо еще ветхозаветным представлением о Боге. Франциск Ассизский – человек исключительный, потому что он понял, что такое немощь Божья. И то же самое можно сказать и о средневековом Востоке. В эпоху Возрождения начинается осмысление вот этого человеческого измерения Бога. В эпоху Возрождения, наконец, люди начинают впервые, быть может, в истории осмыслять, что это такое: та уничиженность, в которой явил нам Себя Бог в служении Христовом. Но дается это очень трудно, и это, в конце концов, только начало пути всего человечества к осмыслению того, чтó есть богочеловечество. Вот почему Гамлет и Дон Кихот переживают духовный кризис чрезвычайно тяжелым образом. Повторяю, что к XIX веку кризис вырастет до таких масштабов, что Ницше скажет: «Бог умер», – а основная масса его современников просто отвергнет Бога, как это сделал французский ученый, ответивший Наполеону, что «в этой гипотезе он не нуждается»[203]. Но потом наступит XX век и начнется действительно возрождение христианской веры. Потому что окажется, что победа одерживается не при помощи силы, а как раз на путях реализации немощи.

Вы говорили о том, что герои Шекспира и Сервантеса искали правду и не находили ее вокруг. Это же я могу сказать и о себе. Я ходил в церковь и встретил там людей, которые уже ничего не ищут, которые приняли для себя какие-то идеи, догматы и успокоились на этом. Скажите, Церковь – это единственный путь к Богу или есть другие пути, и человек должен искать свой путь?

Это очень страшно, когда человек не ищет. Когда-то отец Александр Мень сказал: «Христианство – не теплая печка, к которой приятно прислониться, а трудная и опасная экспедиция». И поэтому, даже если мы уже с Вами стали церковными людьми, если мы уже ни в какой мере не противопоставляем себя Церкви, это не значит, что кончились наши искания, это не значит, что кончились наши испытания, и кризисы духовные, и мучения. Нет, духовные кризисы переживаем не только мы с вами, просто церковные люди. Их и великие святые переживали, как, например, Тихон Задонский. И поэтому это очень опасная точка зрения, когда мы считаем, что раз мы уже в Церкви, значит, нам теперь ничего не страшно. Да, мы на корабле, но этот корабль плывет через бурное море. И этот корабль может налететь на скалы, и паруса у него могут быть разорваны в клочья, и многие другие испытания могут настичь его в любой момент. Поэтому наша задача – понять, что, попав в Церковь, мы еще не обеспечили себе спасение, мы только боремся с испытаниями, которых всё равно так же много, как и было прежде. Но боремся вместе.

Мне кажется, что в Средние века, когда Бог был внешней силой и когда сама Церковь усиливала свой авторитет и авторитет Папы, появилось желание навести порядок в этом мире. Не кажется ли Вам, что Божий Промысел не зря привел человечество и к Ницше, и к национал-социализму, и к коммунизму в России?