Беседы о литературе: Запад

Итак, карнавал продолжается. «Экипажи, – говорит Диккенс, – двигались теперь по трое в ряд, в более широких местах – по четыре; иногда они подолгу стояли, и все были сплошной массой ярких красок, и сами казались на фоне цветочного ливня цветами больших размеров. Лошади были покрыты нарядными попонами или украшены от головы до хвоста развевающимися лентами. У некоторых кучеров было два огромных лица: одно косило глаза на лошадей, другое заглядывало в экипаж с самым уморительным выражением; и по каждой из этих масок барабанил град леденцов. Другие кучера были в женских нарядах; у них были длинные кудри и непокрытые головы, и, когда возникали какие-нибудь серьезные затруднения с лошадьми (а в такой тесноте их возникало великое множество), эти возницы-женщины выглядели такими смешными, что об этом ни рассказать, ни пером описать».

«Вместо того чтобы сидеть в экипажах, красивые римлянки, желая лучше видеть и себя показать (здесь Чарльз Диккенс цитирует Публия Овидия Назона, который говорит о том, что римлянки выходят на улицу именно для того, чтобы других посмотреть и себя показать; потом эту фразу из Овидия процитирует с неподражаемой иронией блаженный Иероним. – Г.Ч.), располагаются в эти часы всяческих и всеобщих вольностей на откидном верхе своих ландо, поставив ножки на сиденье. И как же они прелестны: развевающиеся платья, тонкие талии, роскошные формы и смеющиеся лица – непосредственные, веселые, праздничные! Были тут и большие фуры, полные миловидных девушек – в каждой по тридцать, а то и поболее; когда шел обстрел этих фур, цветы и конфеты летали в воздухе по десять минут подряд. Экипажи, застряв надолго на одном месте, завязывали бой с соседними экипажами или зрителями в нижних окнах домов, а публика, расположившаяся на верхних балконах или смотревшая из верхних окон, вмешивалась в схватку и, нападая на обе стороны, высыпала на них леденцы из больших мешков, которые опускались как облако и в мгновение ока делали противников белыми, как мельников».

Так описывает Чарльз Диккенс карнавал в Риме, карнавал, который предшествует наступлению Великого поста. «И вдруг, – говорит Диккенс, – в самый разгар этих неистовых возгласов с церковных колоколен доносятся звуки Ave Maria, и карнавал мгновенно кончается – гаснет как огарок, задутый одним дуновением». Так, говорят, было и у нас на Руси, когда заканчивалась Масленица, и в воскресный день, Прощеное воскресенье, в тот момент, когда колокол созывал людей на вечерню с чином прощения, всё это неистовство радости, песен и плясок в одно мгновение кончалось или, если выразиться словами Диккенса, «гасло как огарок, задутый одним дуновением». Диккенс смотрит на всё, что происходит в Риме, глазами насмешливого, но застегнутого на все пуговицы англичанина. «Во всей этой забаве, – говорит дальше английский писатель, суммируя то, что ему удалось увидеть во время карнавала, – сильнее всего ощущаются всеобщее, почти детское простодушие и доверчивость, о которых сожалеешь, когда раздается Ave Maria, и они на целый год изгоняются этим трезвоном».

Наступает Великий пост, время созерцания и молитвы. Диккенс блуждает по древним храмам Вечного Города. Диккенс приходит и в собор Святого Петра. «Издали, – говорит Диккенс, – он казался безмерно большим, но вблизи, по сравнению с создавшимся у нас представлением, действительные размеры его определенно и безусловно разочаровывали». Интересное замечание. В самом деле, издали (а собор Святого Петра можно увидеть с самых разных мест, особенно если подняться куда-нибудь повыше: по улице, уходящей к вершине холма, или куда-нибудь в парк, к подножию пиний, которые возвышаются над городом) он, купол San Pietro, виден с самых разных сторон и всегда издалёка, на расстоянии нескольких километров, – тогда он кажется огромным. А когда к нему приближаешься, то эта огромность куда-то исчезает.

Дальше Диккенс рассказывает о площади перед собором. «Красоту площади, – говорит он, – на которой он расположен, с ее рядами стройных колонн и плещущими фонтанами – такой свежей, и широкой, и открытой, и прекрасной, – нельзя преувеличить, сколько бы вы ни превозносили ее». Именно площадь перед San Pietro имел в виду Андрей Никифорович Воронихин, когда строил Казанский собор в Петербурге. Именно собор святого Петра имел в виду другой питерский архитектор, Иван Егорович Старов, – когда сооружал в Александро-Невской лавре Свято-Троицкий собор.