Беседы о литературе: Запад

Он, кажется, жертва. Разве место ему здесь, в Аде? И отчего вообще он, жертва злобного человека, оказался тут? Почему он обречен на муки? На эти муки обрекла его дикая ненависть к палачу собственных детей. Ненависть и злоба наполняют всё его существо. И Данте изображает нам его, Уголино, грызущим череп архиепископа Руджери. Эти ненависть и злоба и загоняют человека в полный тупик. И еще гордыня, уверенность в своей правоте. Ничего более страшного нет. Из Ада, как верит современный Данте христианский мир, из Ада, как в это верит и сам Данте, действительно нет выхода. Мережковский, которого я уже цитировал, однажды заметил, что главная цель Данте заключается не в том, чтобы что-то сказать людям, нет, она заключается в другом: в том, чтобы что-то сделать с людьми, изменить их души и судьбы мира. Это уже не только поэзия. Это дело Данте. И Данте совершает это дело. Он спускается вместе со своим читателем в Ад, становится для своего читателя Вергилием, для того чтобы спасти человека от вечной муки, пока он еще жив.

Продолжая размышления вслух о «Божественной комедии» Данте, о его творчестве и вере, о его жизненном пути и о его деле, я сегодня беседовал с вами, родные мои, о первой кантике его поэмы – о нисхождении в Ад вместе с Вергилием, о той части, которая, как мы уже говорили раньше, наверное, ярче всех остальных, о той кантике, которую можно, используя современный язык, назвать кинематографической, потому что Данте действительно доходит до кинематографического уровня, рисуя яркие и именно зрительные образы. Но, надеюсь, мне удалось показать вам, что не только в яркости образов здесь дело. Картина Ада, которую представляет нам Данте, чрезвычайно глубока с точки зрения его веры, нашей веры, с точки зрения, если хотите, богословской. Нисхождение в Ад – это жизненный подвиг Данте, совершённый для нас, его читателей.

Я хочу Вам выразить глубочайшую благодарность за Данте. Я никогда не слышал такого глубокого анализа, хотя учился в Литературном институте, – анализа с такой точки зрения.

Спасибо Вам. Знаете, я всё-таки думаю, что мы, люди XX века, во многом оказались под влиянием и Бенедетто Кроче, о котором я говорил сегодня, и еще раньше – Вольтера, Шатобриана и других мыслителей прошлого, которые постоянно подчеркивали в Данте именно поэта, именно мастера слова, именно создателя нового литературного итальянского языка и которые почему-то не хотели видеть в Данте мыслителя. Одним из первых, кто задумался о Данте именно как о мыслителе, был Осип Мандельштам. Я имею в виду его «Разговоры о Данте». Мне сегодня захотелось подумать о Данте именно как о верующем человеке, как о христианине и богослове. Напомню вам, что Данте был не просто верующим человеком. Данте, как говорит один из его биографов, еще в ранней юности, «будучи отроком, уже влюбился в Священное Писание»[56]. Данте в ранней юности был послушником в братстве святого Франциска. И когда он умер, то его родственники и друзья узнали, что он был францисканским терциарием, то есть членом Третьего ордена меньших братьев.

В связи с тем, что Вы вторую передачу подчеркиваете роль Беатриче в рассмотрении Данте всех этих вопросов бытия, я хотела бы спросить у Вас, не сравнивал ли кто-нибудь его с другим поэтом: с нашим Пушкиным, для которого Наталия Гончарова была то же самое, что Беатриче для Данте? Только здесь семья состоялась, даже семья с детьми. А у Данте не состоялась: девушка умерла молодой. Однако и в том и в другом случае взрослый мужчина оценивает вопросы мироздания, а они как бы отражаются у него от личности юной женщины. Другое дело, что Пушкину пришлось заплатить своей жизнью и тем самым показать, как это на самом деле бывает в жизни, а у Данте имеет место исключительно литературное произведение.