Беседы о литературе: Запад

Так вот, в этой очень странной, необычной, непохожей на все другие книге Лемпорта, книге почти дневниковых записей о собственном чтении «Божественной комедии», содержатся очень интересные наблюдения, по-настоящему серьезные и в высшей степени замечательные. Он обращает внимание на начало X песни «Ада»: «Перевод Михаила Лозинского, – пишет Владимир Лемпорт, – был сделан в 1939 году. В то самое время, когда наша страна превратилась в город Дит (то есть в тот страшный город, который описан в Дантовом “Аде”. – Г.Ч.). Миллионы мучеников, без вины виноватых. И вдруг главу десятую (почему-то не песнь, а главу, говорит переводчик. – Г.Ч.) Лозинский начинает так:

И вот идет, тропинкою, по краю
Между стеной кремля и местом мук,
Учитель мой, и я вослед ступаю.[63]

С ума сойти! В то время сравнить, даже назвать Ад – Кремлем! У него был шанс занять одну из могил. Хорошо, что сотрудники НКВД были небольшими книгочеями, особенно поэзии. Но кто-то мог и подсказать, таких было видимо-невидимо. А главное, в этом не было необходимости, вот текст, опять-таки в русской транскрипции»[64].

И дальше Лемпорт приводит эту терцину по-итальянски опять-таки русскими буквами, что выглядит довольно забавно и, кстати говоря, очень непонятно (мне кажется, гораздо проще прочитать этот текст по-итальянски, даже тому, кто не знает итальянского, а хотя бы знает английский, французский или немецкий), и приводит перевод. У Данте здесь говорится о том, что он и Вергилий пришли в одно место, где «стены города и мученики». В сущности, они проходят между muro de la terra – в примечаниях обычно пишут, что terra здесь значит «черта, город», – то есть «между стеной города и мучениками». Эта стена города почему-то становится у Михаила Лозинского кремлем.

Продолжаю чтение книги Лемпорта: «Где Кремль? Где тропинки? Где край? Так что переводчик подвергал себя смертельной опасности даже не из необходимости придерживаться дословного текста. И это больше похоже не на подвиг, а на случайную оплошность и чрезвычайное простодушие»[65].

Итак, подвиг или оплошность, простодушие или оговорка, или всё-таки что-то другое? Лозинский был очень ученым человеком. Лозинский был блестящим мастером, профессионалом в самом высоком смысле этого слова, и, если говорить о славянизмах, то в отличие, например, от Бориса Исааковича Ярхо, который в своем переводе «Песни о Роланде» сознательно вводил славянизмы в тех случаях, где старофранцузский текст приближался к латинскому, Лозинский этим способом передачи латинизмов, которых в «Божественной комедии», конечно же, очень много, никогда не пользуется. Хотя способ достаточно хороший: во французский текст, там, где в нем встречаются латинские вкрапления, и в итальянский текст с такими же латинскими вкраплениями вместо латыни подставлять славянский. Это очень хорошая находка Ярхо. Но, повторяю, Лозинский этим методом не пользуется, у Лозинского латынь всегда остается латынью. А в данном месте к тому же и нет ничего похожего ни на латынь, ни на архаизм: здесь просто говорится о стене города. «Между стеною города и мучениками, – говорит Данте, – проходим мы».

У Лозинского появляется слово «кремль». А потом Александр Исаевич Солженицын называет свой роман «В круге первом», имея в виду именно первый круг Дантова Ада, а не что-то другое. Я не думаю, что он обратил внимание на это место, хотя, конечно же, читал Данте в переводе Лозинского, причем читал к тому времени только «Ад», поскольку сначала в переводе Лозинского вышел только «Ад», а уже потом «Чистилище» и «Рай». Сам Солженицын в самом начале своего романа объясняет, что сталинская «шарашка» похожа на первый круг Ада, она похожа на город Лимб, в котором навечно заключены лучшие умы человечества: великие поэты, мыслители и ученые классической древности. Вот почему Солженицын избирает это название для своего романа. Во всяком случае, он имеет в виду именно Дантов Ад. Если мы вчитаемся в Солженицына, если мы просто-напросто вспомним рассказы старших, то поймем, что сталинское время действительно было очень похоже на Дантов Ад и своим ужасом и безысходностью, и полным отсутствием каких бы то ни было солнечных лучей – какой бы то ни было надежды, и той ложью, в которой жило всё человечество, во всяком случае, вся наша страна.