Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Пронзилъ мн душу милый врагъ,
Ее томятъ и боль и страхъ;
И чтобъ сильнй меня терзать,
Онъ молча мн велитъ страдать.

Куплетъ этотъ показался мн золотымъ, а голосъ, пропвшій его — медовымъ. Видя до какой бды довели меня эти куплеты, я подумала что правъ былъ Платонъ, совтуя изгонять изъ благоустроенныхъ государствъ поэтовъ. Право, ихъ слдовало бы изгнать, по крайней мр эротическихъ; потому что они пишутъ стихи, не въ род жалобныхъ псней маркиза мантуанскаго, которыя забавляютъ женщинъ и заставляютъ плакать дтей, а что-то въ род сладкихъ терніевъ, пронзающихъ душу и сжигающихъ ее, какъ громъ, не трогая платья. Кром того плъ онъ еще такой куплетъ:

Приди, о, смерть, прійди, но только
Таинственно и тихо такъ,
Чтобы не ожилъ какъ-нибудь я
Отъ радости, что я умру.

и иного другихъ куплетовъ плъ онъ мн въ этомъ род, то есть въ такомъ, который очаровываетъ въ пніи и восхищаетъ въ чтеніи. О, Боже, что у насъ длалось, когда наши поэты принимались сочинять такъ называемыя seguidillos, бывшія въ большой мод въ Канда. Можно сказать, что въ нихъ танцовала душа, волновалось тло, заливался смхъ и восторгались вс чувства. Право, повторяю, всхъ этихъ пвцовъ и трубадуровъ слдовало бы выселить на какіе-нибудь пустынные острова; хотя, впрочемъ, виноваты не они, а т простяки, которые ихъ хвалятъ и т глупцы, которые имъ врятъ. И еслибъ я была такой хорошей дуэньей, какой мн слдовало быть, я конечно, не растаяла бы отъ ихъ сладкихъ словъ и не врила бы подобнымъ изрченіямъ: я живу умирая, сгораю во льду, мерзну съ огн, надюсь безъ надежды, я, узжая, остаюсь и другимъ такимъ же прелестямъ, которыми наполнены ихъ писанія. И чего не наговорятъ они, когда пустятся общать фениксъ Аравіи, корону Аріаны, коней солнца, перлы южнаго моря, золото Пактола и бальзамъ Понкоіа. У нихъ какъ то особенно быстро начинаетъ бгать перо, когда имъ приходитъ охота общать то, — это впрочемъ имъ ничего не стоитъ — чего они никогда не въ состояніи будутъ дать. Но, несчастная, что я длаю, чмъ я занимаюсь? Какая глупость, какое неблагоразуміе, заставляетъ меня разсказывать чужіе грхи, когда на душ у меня лежитъ столько собственныхъ. О, горе мн, горе! Не стихи побдили меня, а моя собственная глупость, не серенады разнжили меня, а мое преступное неблагоразуміе. Мое невообразимое невжество, моя слабая сообразительность открыла дорогу и приготовила успхъ донъ-Клавію, — такъ звался тотъ рыцарь, о которомъ я говорю. При моемъ посредничеств, подъ моимъ покровительствомъ, онъ приходилъ не одинъ, а много разъ въ спальню Антономазіи, обманутой не имъ, а мною; приходилъ онъ къ ней, правда, подъ именемъ законнаго мужа, потому что, хотя я и гршница, а никогда бы не позволила, чтобы донъ-Клавіо прикоснулся въ подошв туфлей Антономазіи, не сдлавшись прежде ея мужемъ; нтъ, нтъ, этого бы я никогда не позволила. Замужество должно непремнно предшествовать подобнаго рода дламъ, тогда только я соглашусь вмшаться въ нихъ. И въ этомъ дл была только одна дурная сторона, именно неравенство съ обихъ сторонъ; донъ-Клавіо былъ простымъ рыцаремъ, а инфанта Антономазія наслдницей царства. Въ теченіи нкотораго времени она скрывала эту интригу, отводила отъ нее глаза, но скоро особенно сильное развитіе стана Антономазіи должно было, какъ мн казалось, выдать ея тайну. Это заставило задуматься насъ всхъ, и мы, посовтовавшись втроемъ, сообща ршили, что прежде чмъ вполн обнаружится несчастіе, случившееся съ Антономазіей, донъ-Клавіо попроситъ руку ея у великаго викарія, въ силу даннаго донъ-Клавію Антономазіей письменнаго общанія — быть его женою, — написаннаго и утвердившагося въ ум моемъ съ такою силою, что самъ Самсонъ не вырвалъ бы его оттуда. Мы показали виварію письмо Антономазіи, открывшей свою тайну безъ всякой особенной формальности, и викарій засвидтельствовалъ все это у одного честнаго придворнаго алгазила.

— Какъ, воскликнулъ Санчо, въ Канда тоже водятся поэты, алгазилы и seguidillos? Клянусь Богомъ, міръ, какъ видно, везд одинъ и тотъ же. Но, госпожа Трифалды, поторопитесь вы немного съ вашимъ разсказомъ, потому что уже не рано, и я умираю отъ любопытства узнать, чмъ окончилась эта длинная исторія.

— Это я вамъ сейчасъ скажу, отвтила графиня.

Глава XXXIX

Всякое слово, сказанное Санчо, приводило въ восторгъ герцогиню и выводило изъ себя Донъ-Кихота, и онъ веллъ наконецъ своему оруженосцу замолчать.

— Посл многихъ спросовъ, запросовъ и отвтовъ, продолжала Долорида, великій викарій, принимая во вниманіе, что инфанта не отказывается ни отъ чего, сказаннаго ею прежде, ршилъ дло въ пользу донъ-Клавіо и объявилъ инфанту его законной супругой. Это до такой степени огорчило королеву дону-Магонцію, мать инфанты Антономазіи, что черезъ три дня мы ее похоронили.