Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Она должно быть умерла? замтилъ Санчо.

— Должно быть, сказалъ Трифалдинъ; — въ Канда не хоронятъ живыхъ.

— Но мы видли господинъ оруженосецъ, отвтилъ Санчо, какъ хоронили людей въ обморок, считая ихъ мертвыми, и этой королев Магонціи, какъ мн кажется, тоже лучше было бы очутиться въ обморок, чмъ въ могил; потому что пока человкъ живетъ отъ всего можно найти лекарство. Къ тому же, инфанта эта не такихъ же ужасовъ надлала, чтобы было отъ чего умирать. Другое дло, еслибъ она вышла замужъ за какого-нибудь пажа или лакея, какъ это случается съ другими двицами, тогда, конечно, бд уже нельзя было бы пособить, но выйти за мужъ за такого прекраснаго рыцаря и дворянина, какимъ представили его намъ, такъ если даже это глупость, все же не Богъ знаетъ какая. И если врить словамъ моего господина, который стоитъ здсь и не позволитъ мн соврать, то выходитъ, что такъ же какъ изъ монаховъ длаютъ епископовъ, такъ изъ рыцарей, особенно если они странствующіе, длаютъ императоровъ и королей.

— Ты правъ, Санчо, замтилъ Донъ-Кихотъ; странствующій рыцарь, при малйшей удач, можетъ очень легко сдлаться величайшимъ владыкою въ мір. Но прошу васъ, дона-Долорида, продолжайте вашъ разсказъ; вамъ осталось, если не ошибаюсь, разсказать горечь этой сладкой до сихъ поръ исторіи.

— Да, да, горечь! воскликнула графиня, такую горечь, въ сравненіи съ которой полынь покажется сладкою и лавровый листъ вкуснымъ.

— Едва мы успли похоронить, продолжала она, не обмершую, а дйствительно умершую королеву; едва успли мы покрыть ее землей и сказать ей послднее прости, какъ вдругъ на могильномъ холм ея появился верхомъ, на деревянномъ кон, молочный братъ Магонціи, жестокій великанъ, и въ добавокъ волшебникъ, Маламбруно. Чтобы отмстить смерть своей молочной сестры, наказать дерзость донъ-Клавіо и слабость Антономазіи, онъ при помощи своего проклятаго искуства оставилъ очарованными обоихъ любовниковъ на самой могил королевы, обративъ Антономазію въ бронзоваго урода, а любовника ея въ страшнаго крокодила изъ какого-то неизвстнаго металла. Посреди ихъ онъ воздвигъ столбъ, тоже изъ неизвстнаго металла, на которомъ было написано по сиріански, въ перевод на языкъ вандайскій и потомъ на испанскій выйдетъ слдующее: два любовника не воспріймутъ своего первобытнаго вида, пока мужественный Ламанчецъ не сразится со мною на поединк. Только его высокому мужеству судьба судила привести къ концу это неслыханное приключеніе. Вынувъ потомъ изъ ноженъ широкій и неизмримый мечъ свой и схвативъ меня за волосы, онъ намревался пронзить мн горло и снести съ плечь мою голову. Мой голосъ замеръ, я вся затряслась и почувствовала себя очень не хорошо; сдлавши, однако, надъ собою нкоторое усиліе, я сказала ему дрожащимъ голосомъ что-то такое, что остановило исполненіе его жестокаго намренія. Велвши за тмъ привести изъ дворца всхъ этихъ дамъ, выругавъ насъ за наши грхи и горько попрекнувъ обычаи дуэній, ихнюю хитрость, ихнія нечистыя продлки и еще боле нечистыя интриги; обвинивъ ихъ всхъ, такимъ образомъ, въ моей вин, онъ сказалъ, что не хочетъ предавать насъ смертной казни, во предаетъ другимъ, боле продолжительнымъ мукамъ, именно нескончаемой гражданской смерти. Въ ту минуту, какъ онъ проговорилъ это, мы почувствовали, что на нашихъ лицахъ открылись вс поры, и что насъ, какъ будто кололи иголками въ эти мста; мы поспшили поднести наши руки въ лицу, и тогда замтили, что вс мы сдлались такими, какими вы насъ видите».

Въ ту же минуту Долорида и другія дуэньи приподняли вуали и открыли бородатыя лица съ самыми разнообразными бородами: русыми, черными, сдыми, блыми.

Увидвъ бородатыхъ женщинъ, герцогъ и герцогиня поражены были, повидимому, несказаннымъ удивленіемъ, Донъ-Кихотъ и Санчо не врили глазамъ своимъ, остальные зрители просто ужаснулись. Трифалды между тмъ продолжала: «вотъ какъ наказалъ насъ жестокій, безчеловчный Маланбруно. Онъ покрылъ свжесть и близну нашихъ лицъ своими жесткими шелками, и зачмъ не снялъ онъ нашихъ головъ своимъ страшнымъ мечомъ. Вмсто того, чтобы омрачить свтъ нашихъ лицъ густой, покрывающей насъ щетиной; вдь если мы станемъ считать, господа…. то есть, я хочу сказать, я бы хотла это сказать съ глазами, водоточивыми, какъ фонтаны, но моря слезъ, извлеченныхъ изъ нашихъ глазъ постояннымъ видомъ нашего несчастія, сдлали ихъ сухими теперь, какъ тростникъ — поэтому я спрошу васъ безъ слезъ: гд можетъ показаться бородатая дуэнья? какой отецъ, какая мать сжалятся надъ нею? кто заступится за нее? потому что, если даже въ то время, когда кожа у нее хорошо вылощена и выштукатурена разными косметиками, ей трудно найти покровителя, что же должно статься съ нами несчастными теперь? О, дуэньи, спутницы и подруги мои! видно родились мы подъ несчастной звздой и подъ роковымъ вліяніемъ зачаты мы въ утроб матери». Съ послднимъ словомъ Трифалды упала въ притворный обморокъ.