Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Чортъ, а не женщина! воскликнулъ Санчо. Зачмъ ты перечишь мн безъ складу и ладу? зачмъ хочешь помшать мн выдать дочь мою за человка, который окружитъ меня дворянскими потомками. Слушай, Тереза: ддъ мой говаривалъ, что-тотъ, кто не уметъ схватить летящаго на него счастья, не долженъ роптать на судьбу, посл того какъ оно отлетитъ отъ него. Воспользуемся же благопріятной минутой, и не притворимъ счастію, подъ самымъ носомъ, дверей, въ ту минуту, когда оно стучится въ нашу избу. Пусть несетъ насъ попутный втеръ его, надувающій теперь наши паруса.[2]

— Когда мн удастся получить какое-нибудь управленіе, которое вытянетъ меня изъ грязи, продолжалъ Санчо, когда я выдамъ дочь мою, по моему желанію; тогда ты увидишь, глупая баба, какъ станутъ звать тебя Дона-Тереза Пансо, какъ на зло всмъ дворянкамъ нашего околотка, ты будешь сидть въ церкви на бархатныхъ подушкахъ и роскошныхъ коврахъ. Что-жъ? хочешь ли ты, какъ статуя, оставаться все въ одномъ положеніи, не возвышаясь и не понижаясь. Но, думай и говори что хочешь, я же знаю только, что дочь моя будетъ графиней.

— Санчо! будь осторожне. Смотри, чтобы слова твои не погубили нашей дочери. Длай, что хочешь, но я никогда не соглашусь видть Саншэту графиней. Ты знаешь, я всегда любила равныхъ себ, и не выкосила спси и высокомрія. При крещеніи меня назвали Терезой, отецъ мой звался Каскаіо: но тамъ гд тронъ, тамъ и законъ, я довольна моимъ именемъ, и не хочу удлинять его изъ страха, чтобы, сдлавшись черезъ чуръ длиннымъ, оно не затронуло чужихъ языковъ. Неужели ты думаешь они поцеремонятся сказать: погляди-ка, какъ подняла носъ эта жена свинопаса. Еще вчера она сидла за прялкой, и чуть не въ одной юбк тащилась къ обдн, а теперь, сударыня изволитъ щеголять въ бархат и шелкахъ. Если Господь оставитъ при мн моихъ пять или шесть, словомъ, столько чувствъ, сколько у меня ихъ теперь, то видитъ Богъ, я не доставлю нашимъ сосдямъ удовольствія острить языки на мой счетъ. Длайся ты себ губернаторомъ, президентомъ, словомъ, чмъ хочешь; но что до моей дочери и меня, то нога наша никогда не переступитъ ограду нашей деревни. У хорошей жены сломана нога и сидитъ она дома, а честной двк праздникъ въ работ. Отправляйся же, Санчо, искать приключеній съ твоимъ господиномъ Донъ-Кихотомъ, и оставь насъ въ поко. Странно только, откуда взялся у твоего господина этотъ донъ, безъ котораго прожили дды и отцы его.

— Жена! самъ чортъ должно быть сидитъ въ теб, воскликнулъ Санчо, иначе не наговорила бы ты столько чепухи. Скажи на милость, что общаго имютъ мои слова съ Каскаіо, бархатомъ и президентами? Безтолковая баба! Безтолковая, потому что ты не слушаешь разсудка и отъ счастія своего бжишь, какъ отъ чумы. Еслибъ я настаивалъ на томъ, чтобы дочь моя, торчмя головой, кинулась съ башни, или отправилась таскаться по свту, какъ инфанта дона-Урака, ну, тогда, ты вправ была бы не слушать меня; но если я въ три шага и одинъ прыжокъ надюсь сдлать столько, что заставлю называть Саншэту сударыней; если я хочу видть ее, сидящею не на солом, а подъ балдахиномъ, на большемъ числ бархатныхъ подушекъ, чмъ сколько альмогадовъ въ Марок, что же, въ этомъ случа, заставляетъ тебя перечить мн?

— Что? знаешь ты кажется эту пословицу нашу: кто закрываетъ тебя, тотъ тебя открываетъ. На бдняка кидается взоръ мимоходомъ, но на богач онъ останавливается надолго, и если богачъ былъ когда-то бденъ, то о немъ не перестаютъ говорить, судить и, что хуже всего, пересуды эти стоитъ только начать, чтобы никогда не кончить; сплетники, дло извстное, роятся на улицахъ какъ пчелы.

— Бдняжка! проговорилъ Санчо. Слушай-ка жена, продолжалъ онъ, что я скажу теб, а скажу я теб такое, чего ты отродясь еще не слыхивала, и что вышло не изъ моей башки, замть это: я повторю слова священника, проповдывавшаго у насъ во время поста. Онъ говорилъ, если память не измняетъ мн, что въ ум нашемъ лучше запечатлвается то, что у насъ предъ глазами, чмъ то, что мы когда то видли.[3]

— Такъ, когда мы видимъ человка роскошно одтаго и окруженнаго многочисленной прислугой, мы чувствуемъ къ нему невольное уваженіе, хотя быть можетъ знали его, окруженнаго нищетой, и это потому, — что положеніе, въ которомъ онъ является намъ, затмваетъ собою то, въ которомъ мы когда то его видли. И въ самомъ дл: почему этотъ человкъ, вознесенный судьбой, если только онъ благороденъ и добръ, долженъ быть меньше уважаемъ, чмъ человкъ богатый съ колыбели. Только одни завистники готовы корить разбогатвшаго бдняка его прошлой бдностью.

— Не про меня писаны эти мудрости, отвчала Тереза. Длай, что хочешь и оставь меня въ поко, если ты такъ твердо ршился исполнить то, что задумалъ.

— Ршился, а не ршився, замтилъ Санчо.

— Перестань переливать изъ пустого въ порожнее, возразила Тереза. Я говорю, какъ Богъ мн веллъ, и этого довольно съ меня. Если же ты хочешь, во что бы то ни стало, быть губернаторомъ, то возьми съ собою твоего сына, пусть онъ пріобртетъ при теб навыкъ къ управленію; ты знаешь, сыновья должны рано ознакомливаться съ занятіями своихъ отцовъ.