Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Покажи мн этотъ кошель, цломудренная и мужественная женщина, сказалъ тогда Санчо, обратившись къ женщин. Женищна дала ему кошелекъ. Отдавши его назадъ пастуху, губернаторъ сказалъ изнасилованной безъ насилія героин: «моя милая, если-бы ты хоть въ половину также смло и ршительно защищала свою непорочность, какъ этотъ кошелекъ, тогда не совладать-бы съ тобою самому Геркулесу. Ступай прочь, и чтобы нога твоя не была больше на этомъ остров, ни на шесть миль вокругъ, если не хочешь получить двухсотъ розогъ. Ступай, ступай, безстыдная обманщица…

Уличенная въ обман женщина со стыдомъ покинула ратушу. По уход ея, губернаторъ сказалъ пастуху: «ступай теперь съ Богомъ и съ твоими деньгами домой, и если ты не хочешь разстаться съ ними, такъ постарайся не заигрывать больше ни съ кмъ».

Пастухъ неловко поблагодарилъ губернатора и съ тмъ ушелъ. Зрители еще разъ удивились приговорамъ и суду ихъ новаго губернатора; и вс эти подробности, собранныя его исторіографомъ, были тотчасъ же сообщены герцогу, ожидавшему ихъ съ большимъ нетерпніемъ. Но оставимъ теперь добраго Санчо и возвратимся къ взволнованному серенадою Альтизидоры его господину.

Глава XLVI

Мы оставили великаго Донъ-Кихота, обуреваемаго разнородными мыслями, въ которыя повергла его серенада Альтизидоры. Взволнованный ими, легъ онъ въ постель, но серенада и разорванные чулки его не давали ему, какъ блохи, ни одной минуты покоя. Но такъ какъ время идетъ быстро и ничто не останавливаетъ его теченіе, поэтому ночь скоро прошла и наступило утро. Всегда дятельный, Донъ-Кихотъ рано покинулъ лнивую перину, надлъ верблюжій камзолъ, дорожные сапоги, чтобы прикрыть ими свои дырявые чулки и зеленую бархатную шапочку, украшенную серебрянымъ галуномъ, накинулъ на плечи багряную епанчу, опоясалъ себя своимъ славнымъ мечомъ и привязавши къ поясу круглыя четки, съ которыми никогда не разставался, — величественно вошелъ въ этомъ великолпномъ наряд въ переднюю залу, гд его встртили, окончившіе уже свой туалетъ, герцогъ и герцогиня, ожидавшіе, повидимому, его прихода.

Между тмъ въ галлере, чрезъ которую онъ долженъ былъ проходить, стояли уже Альтизидора и ея подруга. Увидвъ рыцаря, Альтизидора въ туже минуту упала въ притворный обморокъ, опустившись на руки своей подруги, поспшившей распустить ей корсетъ. Увидвъ Альтизидору, лежащую безъ чувствъ, Донъ-Кихотъ сказалъ ея подруг: «я знаю причину этихъ обмороковъ».

— А я ничего не знаю, отвчала двушка, потому что Альтизидора свже и здорове всхъ въ дом; я не слышала, чтобы она вздохнула даже съ тхъ поръ, какъ я знаю ее, и да покараетъ Богъ всхъ странствующихъ рыцарей, существующихъ въ мір, если это правда, что вс они неблагодарны. Уйдите, прошу васъ, господинъ Донъ-Кихотъ, пока вы здсь, до тхъ поръ это бдное дитя не придетъ въ себя.

— Будьте такъ добры, сказалъ Донъ-Кихотъ; положите въ мою спальню сегодня ночью лютню, и я утшу, какъ съумю, эту бдную, раненую въ сердце, двушку. Открыть глаза влюбленному въ начал его любви, это врнйшее лекарство противъ его болзни. Съ послднимъ словомъ онъ удалился, не желая быть замченнымъ тми, которые могли его увидть.

Какъ только Донъ-Кихотъ скрылся изъ виду, Альтизидора въ туже минуту очнулась и сказала своей подруг: «нужно положить ему сегодня на ночь лютню. Донъ-Кихотъ вроятно хочетъ сыграть вамъ что-нибудь, это не дурно;«посл чего об донзели поспшили передать герцогин все, что произошло у нихъ съ Донъ-Кихотомъ, и попросили ее дать имъ на ночь лютню. Восхищенная этой новостью, герцогиня, посовтовавшись съ герцогомъ и своими женщинами, задумала устроить Донъ-Кихоту новаго рода приключеніе боле забавное, чмъ непріятное. Въ пріятномъ ожиданіи этого приключенія, герцогъ и герцогиня провели въ самыхъ забавныхъ разговорахъ съ Донъ-Кихотомъ день, прошедшій такъ же скоро, какъ скоро прошла передъ тмъ ночь.

Ровно въ одиннадцать часовъ вечера, возвратясь въ свою спальню, Донъ-Кихотъ нашелъ такъ мандолину. Онъ взялъ на ней нсколько акордовъ, отворилъ ршетчатое окно и увидвъ, что въ саду есть люди, быстро пробжалъ пальцами по ладамъ мандолины, настроилъ ее, какъ умлъ, откашлянулся, сплюнулъ, и не много хриплымъ, но врнымъ голосомъ проплъ слдующій романсъ, нарочно сочиненный имъ въ этотъ самый день: