Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Любовь! любовь! она сдвигаетъ
Съ основъ ихъ праздныя сердца
И въ нгу, въ лнь ихъ погружаетъ,
И ихъ волнуетъ безъ конца.
Но воли пламени не давши,
Иголку въ руки два взявши,
Въ труд находитъ исцленье
Отъ мукъ любви. Бываетъ, нтъ сомннья,
Влюбить въ себя прозжій гость успетъ
Хозяйку, и въ ней страсть зажжетъ,
Но чтожь? подъ вечеръ сердце заболетъ,
А къ утру и пройдетъ.
Отпечатлвъ въ душ моей
Всецло образы Дульцинеи,
И я останусь вренъ ей
И буду жить, дышать лишь ею.

Когда Дон-Кихотъ, — псню его слушали герцогъ, герцогиня, Альтизидора и нкоторыя другія лица, жившія въ замк — проплъ послдній куплетъ, въ ту минуту съ передовой галлереи, возвышавшейся прямо надъ окномъ его спальни, спустили веревку съ сотнею колокольчиковъ и потомъ открыли огромный мшокъ, наполненный нотами съ привязанными въ хвостамъ ихъ погремушками. Звонъ колокольчиковъ и мяуканье котовъ испугали даже герцога и герцогиню, устроившихъ эту шутку; Донъ-Кихотъ же почувствовалъ, что у него волосы становятся дыбомъ. Къ довершенію несчастія, судьб угодно было, чтобы два или три кота вспрыгнули въ нему въ окно и, какъ угорлые, стали метаться у него въ комнат; — видя и слыша все это, можно было подумать, что тутъ расшалились сами черти. Отыскивая мсто, чрезъ которое они могли-бы выпрыгнуть на дворъ, коты потушили свчи, освщавшія спальню рыцаря, а между тмъ веревка съ колокольчиками не переставала подыматься и опускаться, и пробужденная этимъ трезвономъ дворня герцога, не зная въ чемъ дло, пришла въ неописанный ужасъ.

Донъ-Кихотъ между тмъ всталъ съ кресла и, вооружившись мечомъ, принялся наносить страшные удары по окну, крича во все горло: «прочь, злые волшебники! вонъ, презрнные колдуны! Я — Донъ-Кихотъ Ламанчскій, противъ котораго безсильны вс ваши злыя ухищренія». Обратившись потомъ къ метавшимся изъ угла въ уголъ котамъ, онъ нанесъ имъ нсколько ударовъ мечомъ. Кинувшись въ окну, коты выпрыгнули въ него, но одинъ изъ нихъ, почувствовавъ за себ мечь Донъ-Кихота, бросился на него, вцпился ему въ носъ когтями и зубами; боль, почувствованная при этомъ Донъ-Кихотомъ, заставила его пронзительно крикнуть. Услышавъ этотъ крикъ, герцогъ и герцогиня догадались въ чемъ дло и поспшно прибжавъ въ комнату Донъ-Кихота, которую они отворили находившимся у нихъ другимъ ключемъ, увидли, какъ несчастный рыцарь, выбиваясь изъ силъ, отрывалъ кота отъ своего лица. Въ ту же минуту принесли свчи, прекрасно освтившія картину яростной битвы Донъ-Кихота съ котомъ. Герцогъ кинулся разнять сражавшихся, но Донъ-Кихотъ воскликнулъ: «пусть никто не мшается; пусть меня оставятъ одинъ на одинъ съ этимъ демономъ, съ этимъ колдуномъ, съ этимъ волшебникомъ. Я покажу ему, кто такой Донъ-Кихотъ Ламанчскій». Не обращая никакого вниманія на эти угрозы, котъ продолжалъ царапать и кусать рыцаря; но герцогъ усплъ, наконецъ, схватить и выбросить его за окно. Освобожденный отъ своего врага, Донъ-Кихотъ остался съ лицомъ, исколотымъ, какъ ршето, и носъ его чувствовалъ себя въ очень незавидномъ состояніи; но пуще всего рыцаря печалило то, что ему не дали самому окончить эту, такъ удачно начатую имъ, битву съ злымъ волшебникомъ.

Посл всего этого принесли цлебное масло, и Альтизидора сана своими блыми руками покрыла лицо Донъ-Кихота компресами. Прикладывая ихъ, она тихо сказала ему: «вс эти несчастія ниспосылаются теб, безжалостный рыцарь, въ наказаніе за твою холодность и твое упрямство. Дай Богъ, чтобы оруженосецъ твой, Санчо, забылъ отхлестать себя и столь любимая тобою Дульцинея никогда не была бы разочарована, чтобы при жизни моей ты не раздлилъ съ нею брачнаго ложа». На эти страстныя рчи Донъ-Кихотъ не отвтилъ ни слова; онъ только глубоко вздохнулъ и поблагодарилъ потомъ герцога и герцогиню за ихъ вниманіе, увряя, что вся эта сволочь: волшебники, коты и колокольчики нисколько не испугали его, и если онъ благодаритъ своихъ сіятельныхъ хозяевъ, то только за ихъ желаніе поспшить къ нему на помощь. Благородные хозяева оставили, наконецъ, своего гостя, опечаленные дурнымъ исходомъ затянной ими шутки. Они никогда не думали, чтобы Донъ-Кихотъ такъ дорого поплатился за нее и былъ принужденъ провести въ постели пять сутокъ, въ продолженіе которыхъ съ нимъ случилось другое, боле интересное приключеніе; но историкъ не хочетъ разсказывать его теперь, желая возвратиться къ Санчо-Пансо, явившемуся такимъ милымъ и мудрымъ на своемъ губернаторств.

Глава XLVII