Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Мн вотъ только и остается сдлать этотъ портретъ, чтобы услужить вамъ, сказалъ крестьянинъ, но будетъ время, когда и мы станемъ кое-что, если теперь мы ничто. Когда бы, ваша милость, и могъ изобразить, продолжалъ онъ, передъ вами ростъ ея, такъ просто удивилъ-бы васъ. Да только нельзя этого сдлать, потому что она сломана и согнута на двое, и колна у нее приходятся прямо противъ рта; не смотря на это можно, однако, замтить, что если бы она могла вытянуться во весь ростъ, такъ достала бы головой до крыши. Двушка эта давно-бы отдала руку моему бакалавру, да только бда, что не можетъ она никакъ протянуть этой руки, она у нее перевязана; и только по ея длиннымъ и круглымъ ногтямъ можно судить, какая это прекрасная рука.

— И отлично, перебилъ Санчо; теперь предположи, мой милый, что ты ужь описалъ ее съ ногъ до головы и скажи, чего теб нужно отъ меня? говори прямо безъ поворотовъ и оборотовъ, безъ удлиненій и растягиваній.

— Я бы хотлъ, ваша милость, отвтилъ крестьянинъ, чтобы ваша милость сдлали милость пожаловали мн письмецо въ отцу моей невстки и попросили бы его поскоре сыграть эту свадьбу, потому что мы, слава Богу, ни богатствомъ, ни родомъ, словомъ ничмъ не можемъ гордиться одинъ передъ другимъ. И, если говорить правду, такъ въ моемъ сын, ваша милость, сидитъ чортъ, и нтъ того дня, чтобы злые духи не смутили его три или четыре раза; чортъ его разъ дернулъ упасть въ огонь, и оттого лицо у него стало похоже на старый пергаментъ, такое оно морщинистое, и глава у него немного текущіе и гноящіеся. Но за то характеръ у него просто ангельскій, и еслибъ не дулся и не мучилъ онъ самъ себя, такъ это былъ бы святой человкъ.

— Больше ничего теб не нужно? спросилъ Санчо крестьянина.

— Нужно бы еще, да только боюсь я сказать, проговорилъ крестьянинъ. Ну, да куда не шло, не должно же это сгнить у меня въ желудк. Я бы, ваша милость, осмлился просить васъ, чтобы вы помогли хозяйству моего бакалавра и пожаловали ему триста или шестьсотъ червонцевъ въ приданое; вы сами знаете, нужно же молодымъ кое-что имть, чтобы жить своимъ хозяйствомъ, чтобы не попрекали ихъ тесть и свекоръ.

— Не нужно ли теб еще чего-нибудь? спросилъ Санчо; говори, пожалуйста, не стыдись.

— Нтъ, ничего мн больше не нужно, сказалъ крестьянинъ. Въ отвтъ на это разъяренный губернаторъ всталъ съ своего сиднья и, схвативши кресло, гнвно закричалъ:

— Клянусь Богомъ, болванъ, мужикъ, невжа, если ты не исчезнешь сію же минуту изъ моихъ глазъ, такъ я раскрою теб черепъ этимъ стуломъ. А ты рисователь дьяволовъ, бездльникъ, сволочь ты этакая, нашелъ ты время просить у меня шестьсотъ червонцевъ! Гд я теб возьму ихъ, болванъ! и если бы даже они были у меня, такъ съ какой радости я бы далъ теб ихъ, безтолковый мужикъ! Мн что за дло до всхъ твоихъ параличныхъ и до Мигуэль Турры. Вонъ отсюда, или клянусь жизнью герцога, моего господина, я сдлаю то, что сказалъ. Ты, какъ я вижу, вовсе не изъ Мигуэль Турры, а какой-то хитрый плутъ, котораго чортъ изъ ада прислалъ искушать меня. Скотина! я губернаторомъ всего полтора дня, и ты хочешь, чтобы ужь я шестьсотъ червонцевъ припасъ для тебя.

Метръ-д'отель подалъ знакъ крестьянину уйти, и крестьянинъ, понуривъ голову, вышелъ, притворяясь, будто онъ страхъ боится, чтобы губернаторъ не привелъ въ исполненіе своихъ угрозъ; плутъ превосходно сыгралъ свою роль.

Но оставимъ Санчо съ его гнвомъ и пожелавъ ему успокоиться, возвратимся къ Донъ-Кихоту, котораго мы оставили съ лицомъ, покрытымъ компрессами, заживлявшими раны, нанесенныя ему котомъ. Рыцарь поправился отъ этихъ ранъ не ране недли. Этимъ времененъ съ нимъ случилось то, что Сидъ Гамедъ общаетъ разсказать съ тою же точностью и правдивостью, съ какими онъ разсказываетъ самыя мелочныя происшествія этой исторіи.

Глава XLVIII

Грустный и задумчивый лежалъ въ постели Донъ-Кихотъ съ лицомъ, покрытымнъ компрессами и отмченнымъ не божественнымъ перстомъ, а кошачьими когтями — несчастіе не новое для странствующихъ рыцарей. Цлую недлю не показывался онъ никому на глаза и когда, однажды ночью, въ это время, проводимое имъ въ вынужденномъ уединеніи, лежалъ онъ, думая о своихъ несчастіяхъ и преслдованіяхъ Альтизидоры, онъ услышалъ что кто-то отворяетъ ключемъ дверь его комнаты. Въ туже минуту онъ вообразилъ, что влюбленная въ него двушка пришла соблазнять его и поколебать врность, которую онъ хранилъ въ своей дам Дульцине Тобозской. «Нтъ», громко воскликнулъ онъ, вполн увренный въ этой мечт; «никогда очаровательнйшая красавица на всемъ земномъ шар не въ силахъ будетъ заставить меня забыть, хоть на одну минуту, ту, чей образъ напечатлнъ въ моемъ сердц и въ глубин моей души. О, моя дама, пускай преобразятъ тебя въ крестьянку, отъ которой пахнетъ лукомъ, или въ нимфу золотаго Таго, ткущую матеріи изъ шелка и золота; пусть Мерлинъ или Монтезиносъ удерживаютъ тебя гд имъ угодно; ты моя — везд гд бы ты ни была, какъ я останусь твоимъ везд и всегда».