Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Всадникъ, пригласившій къ себ Донъ-Кихота, былъ нкто донъ-Антоніо Морено. Умный и богатый, онъ любилъ жить весело, пріятно и прилично. Пригласивъ къ себ рыцаря, онъ сталъ обдумывать средства заставить его выказать во всемъ блеск свое безуміе, безвредно для всхъ; находя, что то не шутка, что язвитъ ближняго, и что вообще нельзя хорошо проводить время на счетъ другихъ. Прежде всего онъ надумалъ снять съ Донъ-Кихота оружіе и показать рыцаря публик въ его узкомъ, измятомъ оружіемъ и столько разъ уже описанномъ нами камзол. Рыцаря привели на балконъ, выходившій на одну изъ главныхъ городскихъ улицъ, и тамъ показали всмъ прохожимъ и всмъ городскимъ мальчишкамъ, глядвшимъ на него какъ на какого-то дикобраза.

Передъ рыцаремъ появились опять блестящіе всадники, точно они нарядились именно для него, а не ради праздничнаго торжества. Санчо же не помнилъ себя отъ радости и восторга; ему казалось, что онъ опять очутился не зная какъ и почему да свадьб Кадаша, въ другомъ дом донъ-Діего де-Миранда и въ другомъ герцогскомъ замк.

Въ этотъ день донъ-Антоініо позвалъ на обдъ къ себ нсколько друзей. Вс они обращались съ Донъ-Кихотомъ, какъ съ истиннымъ странствующимъ рыцаремъ, и это приводило его въ такой восторгъ, такъ льстило ему, что онъ тоже, подобно своему оруженосцу, не помнилъ себя отъ радости. Въ этотъ день Санчо былъ особенно въ удар говорить, и дйствительно онъ наговорилъ такого, что гости донъ-Антонія были, какъ говорится, пришиты къ языку его. За обдомъ: донъ-Антоніо сказалъ Санчо: «говорятъ, добрый Санчо, будто ты такой охотникъ до клецокъ и бланманже, что остатокъ его прячешь въ своей груди къ закуск за другой день». [22]

— Неправда, отвтилъ Санчо, я не такъ жаденъ, какъ чистоплотенъ, и господину моему Донъ-Кихоту очень хорошо извстно, что горстью орховъ или желудей, мы, какъ нельзя лучше, питаемся иной разъ, цлую недлю. Правда, если даютъ мн телку, я накидываю на нее веревку, словомъ кушаю что мн подаютъ, и всегда принаравливаюсь къ обстоятельствамъ. Но тотъ, кто говоритъ, будто я неряшливый обжора, самъ не знаетъ, что городитъ, и я бы иначе отвтилъ ему, еслибъ не эти почтенныя бороды, сидящія за столомъ.

— Чистота и умренность, соблюдаемыя Санчо въ д, отозвался Донъ-Кихотъ, достойны быть увковчены на металлическихъ листахъ; когда онъ голоденъ, онъ точно немного прожорливъ, жуетъ пищу обими челюстями и проглатываетъ кусокъ за кускомъ, но онъ всегда такъ чистоплотенъ, даже щепетиленъ, что бывши губернаторомъ, подносилъ ко рту не иначе, какъ на конц ножа даже виноградъ и гранаты.

— Какъ! воскликнулъ донъ-Антоніо, Санчо былъ губернаторомъ?

— Да, воскликнулъ Санчо, на остров Бараторіи; я управлялъ имъ на славу десять дней и потерявши въ эти десять дней сонъ и спокойствіе научился презирать всевозможными губернаторствами. Я убжалъ съ этого острова, упалъ на дорог въ пещеру, гд считалъ себя уже мертвымъ и освободился изъ нее какимъ-то чудомъ. — Донъ-Кихотъ поспшилъ разсказать гостямъ донъ-Антоніо со всми подробностями исторію губернаторства Санчо и заинтересовалъ этимъ разсказомъ все общество.

Посл обда донъ-Антоніо взялъ Донъ-Кихота за руку и повелъ его въ уединенный покой, гд стоялъ только столъ, сдланный повидимому изъ яшмы, поддерживаемый такой же ножкой. На этомъ стол помщалась голова, походившая на бронзовые бюсты римскихъ императоровъ. Донъ-Антоніо провелъ Донъ-Кихота по всей комнат и нсколько разъ обошелъ съ нимъ вокругъ стола. «Теперь», сказалъ онъ, «когда никто, не слышитъ насъ, я разскажу вамъ, господинъ Донъ-Кихотъ, нчто до того удивительное, что ни вамъ, ни мн вроятно, не приходилось слышать ничего подобнаго, но только дайте мн слово сохранить это въ величайшей тайн«.

— Клянусь, и для большей врности, прикрою клятву мою каменной плитой, отвтилъ Донъ-Кихотъ. Врьте мн, донъ-Антоніо, (Донъ-Кихотъ усплъ уже узнать, какъ зовутъ его хозяина), вы говорите тому, у кого есть только уши слышатъ васъ, но нтъ языка разсказывать слышанное. Открывая вашу тайну, вы опустите ее въ бездну молчанія.