Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Альбогъ — это металлическія доски, похожія на ноги подсвчника, сказалъ Донъ-Кихотъ, которыя издаютъ весьма пріятный, мелодичный звукъ, — подходящій какъ нельзя боле въ рзкому звуку тамбурина и волынки, — когда ихъ ударяютъ одна о другую пустой стороной. Слово альбогъ — арабское, какъ и вс, начинающіяся въ нашемъ язык слогомъ al: almohaza, almorzar, alfombra и др. Въ испанскомъ язык только три арабскихъ слова кончаются на і: borcegui [26], maravedi [27] и zaquizami[28]; слово alheli [29] тоже арабское, но кончаясь на і, оно начинается на al. Говорю это теб между прочимъ, въ слову, по поводу альбогъ. Что въ особенности поможетъ намъ украсить пастушій насъ бытъ, продолжалъ онъ, это то, что я слегка, а бакалавръ Самсонъ сполна поэты. О священник ничего не могу сказать, но готовъ биться объ закладъ, что онъ тоже не прочь отъ стихотворства, о цирюльник же Никола, не можетъ быть и рчи; вс цирюльники играютъ на гитарахъ и складываютъ псеньки. Я буду оплакивать въ стихахъ моихъ разлуку, ты станешь прославлять свою врную любовь, пастухъ Каррасконъ явится отвергнутымъ любовникомъ, священникъ чмъ ему будетъ угодно; словомъ дло устроится на славу.

— Да, но только такой я несчастный человкъ, сказалъ Санчо, что не дождаться мн должно быть никогда этой прекрасной жизни. А ужъ какихъ бы надлалъ я деревянныхъ ложечекъ, ставши пастухомъ! сколько сбилъ бы я сливокъ, сколько собралъ бы салату, сколько сплелъ бы гирляндъ, сколько надлалъ бы пастушьихъ игрушекъ! Не доставили бы мн эти работы, быть можетъ, славы умнаго человка, но доставили бы славу изобртательнаго и ловкаго. Дочь моя, Саншета, приносила бы обдъ намъ въ наши пастушьи шалаши; только чуръ! смотри въ оба! не вс пастухи — люди простенькіе, есть между ними и лукавые, а дочь моя право, ничего себ, и мн вовсе не желательно, чтобы отправившись за шерстью, она сама бы вернулась безъ шерсти. Любовь и на поляхъ также заигрываетъ, какъ въ городахъ, везд ее носитъ: и по нашимъ земледльческимъ хижинамъ и по дворцамъ королей. Но удали искушеніе и удалишь прегршеніе, говоритъ пословица; когда не видятъ глаза, спокойны сердца, и лучше скачокъ чрезъ заборъ, чмъ молитва добраго человка.

— Довольно, довольно, перебилъ Донъ-Кихотъ; одной пословицей ты могъ прекрасно выразить твою мысль. Сколько разъ совтывалъ я теб, Санчо, не быть такимъ щедрымъ на пословицы, и не давать имъ воли, когда он сорвутся у тебя съ языка, но видно говорить теб объ этомъ значитъ стрлять горохомъ въ стну: меня скетъ матъ, а я ску палку.

— Да и ваша милость тоже хороши, сказалъ Санчо; печка говоритъ котлу: сними черноту съ своей внутренности; а вы учите меня не говорить пословицъ, и сами сыплите одну за другой.

— Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ, я говорю пословицу кстати; она подходитъ къ тому, что я сказалъ, какъ перстень къ пальцу, ты же вытаскиваешь ихъ насильно, за волосы, не ожидая, чтобы он сами пришли. Если память не измняетъ мн, я, кажется, сказалъ теб однажды, что пословицы — это кратко высказанныя истины, выведенныя изъ долгаго опыта и наблюденій нашими древними мудрецами. Но пословица, сказанная не кстати, это краткое, но только не мудрое, а глупое изреченіе. Довольно однако, время близится въ ночи, поэтому сойдемъ съ большой дороги и отыщемъ себ убжище на ночь. Богъ всть, что будетъ завтра.

Отошедши въ сторону отъ большой дороги, Донъ-Кихотъ и Санчо плохо и поздно закусили; послдній со вздохомъ вспомнилъ лишенія, претерпваемыя странствующими рыцарями въ городахъ и лсахъ, и смняющее ихъ порою изобиліе въ замкахъ богатыхъ и знатныхъ, или въ домахъ достаточныхъ людей, какъ у донъ-Діего де Миранда, на свадьб Камаша и у донъ-Антоніо Марено. Но, подумавши, что не вчно быть дню и не вчно ночи, онъ заснулъ подъ бокомъ своего бодрствовавшаго всю ночь господина.

Глава LXVIII