Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Не смотря на полнолуніе, луна не показывалась тамъ, гд ее можно было видть, и ночь была темна;— госпожа Діана совершаетъ иногда прогулку къ антиподамъ, оставляя долины во мрак и горы въ тни. Донъ-Кихотъ заплатилъ дань природ, заснулъ первымъ сномъ, но не позволилъ себ заснуть вторымъ; — оруженосецъ же его, напротивъ, засыпая, по обыкновенію, вечеромъ и просыпаясь утромъ, не зналъ что такое второй сонъ: видно онъ пользовался отличнымъ здоровьемъ и жилъ себ припваючи; потому что вчно озабоченный, вчно задумчивый Донъ-Кихотъ спалъ прерывистымъ сномъ. «Удивляетъ меня право, Санчо, твоя беззаботность», сказалъ онъ своему оруженосцу, пробудясь этой ночью; «ты какъ будто вылпленъ изъ мрамора, или вылитъ изъ бронзы; въ теб, какъ въ стату, нтъ ни чувства, ни движенія. Я бодрствую — ты спишь, я плачу — ты поешь, я изнемогаю отъ воздержанія, въ то время, какъ ты съ трудомъ дышишь, навшись по горло. И однако врному слуг слдовало бы раздлять горе съ своимъ господиномъ, слдовало бы хотя изъ простаго доброжелательства томиться его страданіемъ. Взгляни на свжесть этихъ луговъ, на это уединеніе, заставляющее насъ бодрствовать сколько-нибудь въ тишин этой ночи. Встань, ради Бога, отойди отсюда, и дай себ наконецъ триста или четыреста ударовъ, въ счетъ тхъ, которыми назначено теб разочаровать Дульцинею. Умоляю тебя, сдлай это, не заставь меня, какъ въ прошлый разъ, прибгнуть къ насилію; у тебя я знаю грубая и тяжелая рука. Если ты хорошенько отстегаешь себя, мы проведемъ остатокъ этой ночи въ пніи; я стану оплакивать въ псняхъ моихъ разлуку, ты — сладость врности, и мы сдлаемъ такимъ образомъ первый опытъ той пастушеской жизни, которую мы станемъ вести въ нашей деревн«.

— Не монахъ я, ваша милость, отвтилъ Санчо, чтобы вставать въ полночь и бичевать себя, и не думаю, чтобы отодравъ себя до крови можно было, какъ ни чемъ не бывало, сейчасъ же запть. Дайте мн, ради Бога спать, и не заставляйте меня пороть себя, или я поклянусь не прикасаться даже въ ворсу на моемъ камзол, а не то въ своей кож.

— О, черствая душа! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; о бездушный оруженосецъ! о хлбъ, Богъ всть кому поданный, о милости, которыми осыпалъ я и намренъ осыпать еще Богъ знаетъ кого. Бездушный, благодаря мн, ты видлъ себя губернаторомъ, и благодаря мн же надешься увидть себя графомъ, или чмъ-нибудь подобнымъ, и это не позже одного года, этого тяжелаго года, посл котораго долженъ же, какъ посл мрака, наступить свтъ.

— Ничего я не знаю, отвтилъ Санчо, кром того, что не боюсь я, не надюсь, не тружусь и не наслаждаюсь въ то время, когда сплю. Да будетъ благословенъ тотъ, кто даровалъ намъ сонъ, этотъ плащъ, прикрывающій вс наши помыслы, это насыщающее насъ кушанье, эту свжесть, умряющую сжигающій насъ пламень, эту всемірную монету, на которую все купишь, эти всы, на которыхъ колеблются король и простолюдинъ, мудрый и простой. Одно въ немъ дурно, это то, что онъ, какъ слышно, похожъ на смерть: отъ соннаго до мертваго разстояніе не большое.

— Никогда, Санчо, не слышалъ я отъ тебя такой умной рчи, сказалъ Донъ-Кихотъ, видно правду ты говоришь, что живешь не съ тмъ, съ кмъ родился, а съ кмъ ужился.

- Ну что, воскликнулъ Санчо, я, что ли, теперь пословицами заговорилъ? клянусь Богомъ, вы, ваша милость, лучше меня умете сыпать ими. Только ваши приходятся кстати, а мои — ни къ селу, ни къ городу. Но такъ или иначе, а все-таки это пословицы.

Въ это время въ под раздались какіе то острые звуки и глухой шумъ, распространившійся по всей долин. Донъ-Кихотъ всталъ и схватился за шпагу, а Санчо спрятался подъ своего осла, оградивъ себя съ обихъ сторонъ баррикадами, сложенными изъ Донъ-Кихотовскаго оружія и ослинаго вьюка; слуга былъ такъ же испуганъ, какъ господинъ его взволнованъ. Шумъ между тмъ усиливался съ минуты на минуту и раздавался все ближе и ближе ушей нашихъ искателей приключеній, изъ которыхъ одинъ окончательно струсилъ, мужество же другаго хорошо извстно каждому. Дло было въ томъ, что продавцы гнали въ этотъ ночной часъ на рынокъ боле шестисотъ поросенковъ, которые хрюканіемъ и пискомъ своимъ оглушали Донъ-Кихота и Санчо, не догадывавшихся, что бы это могло быть. Между тмъ огромное въ безпорядк двигавшееся хрюкавшее стадо приближалось къ нашимъ искателямъ приключеній, и не уваживъ нисколько достоинства Донъ-Кихота и Санчо, прошло поверхъ ихъ, опрокинувъ ретраншаменты Санчо и сваливъ на землю Донъ-Кихота съ Россинантомъ въ придачу. Своимъ неожиданнымъ, быстрымъ нашествіемъ эти нечистыя животныя перемяли вьюкъ, оружіе, осла, Россинанта, Санчо и Донъ-Кихота. Санчо поднялся, какъ съумлъ, и попросилъ у своего господина шпагу, говоря, что онъ намренъ переколоть съ полдюжины невжливыхъ поросятъ, (онъ скоро узналъ ихъ), чтобы научить ихъ вжливости.

— Оставь ихъ, грустно отвтилъ ему Донъ-Кихотъ: пусть они спокойно продолжаютъ путь; — этотъ позоръ ниспосланъ мн въ наказаніе за мой грхъ, и небо справедливо караетъ побжденнаго странствующаго рыцаря, предавая его на съденіе лисицамъ, на укушеніе осамъ и на топтаніе свиньямъ.