Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

«Довольно», прервалъ его одинъ изъ двухъ королей, «довольно, божественный пвецъ! ты никогда не кончишь, воспвая смерть и несравненную красу Альтизидоры, не умершей, какъ мнитъ невжественный міръ, но живущей въ тысячеустной молв и въ бичеваніи, которому долженъ подвергнуть себя находящійся здсь Санчо, чтобы призвать эту красавицу отъ мрака къ свту. О, Родомонтъ, возсдающій со мною въ мрачныхъ пещерахъ судьбы, ты — вдающій начертанное въ непроницаемыхъ книгахъ ея велніе — воскреснуть этой юной дв, возвсти это сію же минуту, и не лишай насъ дольше того счастія, котораго мы ожидаемъ отъ ея воскресенія».

Не усплъ Миносъ договорить этого, вамъ Родомонтъ, привставши съ своего мста, воскликнулъ: «старые и молодые, высокіе и низкіе, слуги исполнители велній судебъ въ этой обители — собирайтесь, бгите сюда и воскресите Альтизидору, давши Санчо двадцать четыре щелчка по носу, ущипнувъ его двнадцать разъ за руки и укольнувъ его шестью булавками въ икры».

Услышавъ это, Санчо не выдержалъ и позабывъ, что ему велно молчать, громко воскликнулъ: «клянусь Богомъ я также позволю щелкать, щипать и колоть себя, какъ стану туркомъ. Какое дло кож моей до воскресенія этой барышни? Что за невидаль такая? Дульцинею очаруютъ и чтобы разочаровать ея я долженъ хлестать себя плетьми; — Альтизидора умираетъ отъ болзни, ниспосланной ей Господомъ Богомъ, и опять я долженъ воскрешать ее, щипая себя до крови, искалывая булавками и подставляя физіономію свою подъ щелчки; нтъ, нтъ! я старая лисица — меня не провести. Пусть другому поютъ эти псеньки».

— Такъ ты умрешь! воскликнулъ ужаснымъ голосомъ Родомонтъ. Умились, тигръ! смягчись, великолпный Немвродъ, терпи и молчи; отъ тебя не требуютъ ничего невозможнаго, не упоминай же о непріятностяхъ, сопряженныхъ съ этимъ дломъ. Ты долженъ бытъ исволотъ булавками, долженъ быть исщипанъ и избитъ щелчками. Приступайте же въ длу, исполнители моихъ велній, или я покажу вамъ, зачмъ вы рождены на свтъ.

Въ ту же минуту выдвинулись впередъ шесть дуэній — четыре съ очками на носу — гуськомъ, одна за другой, поднявъ къ верху правую руку и высунувъ по мод изъ подъ рукава четыре пальца, чтобы рука казалась длинне. Увидвъ ихъ, Санчо замычалъ, какъ водъ. «Нтъ, нтъ», воскликнулъ онъ, «пусть меня терзаетъ цлый міръ, но да не прикоснется ко мн ни одна дуэнья. Пусть исцарапаютъ мн рожу коты, какъ исцарапали они въ этомъ замк господина моего Донъ-Кихота, пусть исколютъ мн тло острымъ лезвіемъ кинжала, пусть выжгутъ мн руки раскаленными щипцами, я все вынесу безропотно, но чтобы до меня дотронулись дуэньи! этого я не потерплю, хоть бы черти унесли меня.»

— Смирись, смирись, мой сынъ, перебилъ его Донъ-Кихотъ, исполни велніе этихъ господъ и возблагодари небо, одарившее тебя такой чудесной силой. что ты разочаровываешь очарованныхъ и воскрешаешь мертвыхъ. — Дуэньи между тмъ стояли уже возл Санчо. Убжденный и смягченный, оруженосецъ услся на стул и подставилъ носъ свой первой, подошедшей въ нему, дуэнь, давшей ему преизрядный щелчокъ и потомъ низко присвшей передъ нимъ.

— Поменьше вжливости, госпожа дуэнья, пробормоталъ Санчо, и поменьше помады, отъ вашихъ рукъ несетъ розовымъ уксусомъ. Дуэньи поочередно дали ему по носу назначенные щелчки, а другіе бичеватели исщипали ему руки; но чего онъ не могъ вынести, это булавокъ. Разъяренный, онъ схватилъ находившійся вблизи его зажженный факелъ и кинулся съ нимъ на дуэній и другихъ палачей своихъ. «Вонъ отсюда, слуги ада!» кричалъ онъ, «я не изъ чугуна, чтобъ оставаться безчувственнымъ въ такимъ ужаснымъ мукамъ».

Въ эту минуту повернулась Альтизидора — она ршительно ни могла дольше лежать вытянувшись на спин — и при этомъ вид вс голоса слились въ общемъ восклицаніи: «Альтизидора воскресаетъ!» Родомонтъ веллъ Санчо успокоиться, видя, что бичеваніе его достигло своей цли, Донъ-Кихотъ же, увидвъ двигавшуюся Альтизидору, палъ ницъ передъ своимъ оруженосцемъ и на колняхъ сказалъ ему: «сынъ души моей, а не оруженосецъ мой, наступила наконецъ минута, когда ты долженъ отодрать себя, чтобы разочаровать Дульцинею, наступила, повторяю минута, когда чудесная сила твоя можетъ творить все ожидаемое отъ нея добро».

— Это вы подчуете не хлбомъ, намазаннымъ медомъ, а лукавствомъ на лукавств, отвтилъ Санчо; только этого не доставало, чтобы посл щелчковъ, щипаній и колотій я сталъ бы еще потчевать себя кнутомъ. Лучше всего привяжите мн камень къ ше и киньте меня въ колодезь, если ужъ суждено мн на роду врачевать чужія болзни, опохмляясь на чужомъ пиру. Оставьте меня, ради Бога, въ поко, или я не ручаюсь за себя.