— О благословенный, милый, добрый Санчо, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, о, какъ мы будемъ обязаны теб съ Дульцтнеей; всю жизнь мы должны будемъ благодарить тебя., если Дульцинея возвратитъ свой первобытный видъ, а это невозможно, чтобы она не возвратила его, ея несчастіе станетъ счастіемъ и мое пораженіе моимъ торжествомъ. Когда же, Санчо, начнешь ты бить себя? начинай скорй, я прибавлю сто реаловъ.
— Сегодня же ночью начну, сказалъ Санчо, постараемся только провести эту ночь въ пол подъ открытымъ небомъ, и тогда я немного пущу себ крови.
Наступила наконецъ эта, такъ страстно ожидаемая Донъ-Кихотомъ, ночь; до тхъ поръ ему все казалось, что колеса Аполлоновой колесницы разбились и день длится дольше обыкновеннаго, такъ всегда кажется влюбленнымъ, не умющимъ сводить концовъ съ концами въ своихъ желаніяхъ. Своротивъ немного съ дороги, рыцарь и оруженосецъ въхали въ густолиственную рощу, и, снявъ такъ сдло съ Россинанта и вьюкъ съ осла, расположились на зеленой трав и закусили провизіей изъ котомки Санчо. Устроивъ потомъ изъ узды и недоуздка своего осла прекраснйшую плеть, Санчо отошелъ шаговъ за двадцать отъ Донъ-Кихота подъ тнь четырехъ буковыхъ деревьевъ. Видя, какъ твердо и ршительно шествовалъ Санчо на мсто своего бичеванія, Донъ-Кихотъ сказалъ ему: «Смотри, мой другъ, не разорви себя въ куски, бей себя не сразу, а постепенно — ударъ за ударомъ, не спши, чтобы на половин дороги не занялось у тебя дыханіе; другими словами, не убей себя, давши себ только половину ударовъ. И чтобы все дло не пропало даромъ изъ-за одного лишняго или недоданнаго удара, я буду считать ихъ на четкахъ. Помогай же теб небо, какъ того заслуживаетъ твое благое намреніе.
— Хорошій плательщикъ не боится выдавать деньги, отвтилъ Санчо, я я думаю такъ отодрать себя, чтобы уходить себя не убивая; въ этомъ вся штука будетъ.
Въ ту же минуту онъ обнажилъ себя до поясницы и схвативъ узду принялся хлестать себя, а Донъ-Кихотъ считать удары. Не усплъ онъ однако дать себ восьми или десяти ударовъ, какъ дло показалось ему не совсмъ шуточнымъ и награжденіе не совсмъ выгоднымъ. Онъ остановился и сказалъ своему господину, что онъ ошибся въ счет, что за такіе удары слдуетъ заплатить не по квартилло, а по полреала.
— Продолжай, продолжай, сказалъ Донъ-Кихотъ, я плачу вдвое.
— Ну это дло другое — отвтилъ Санчо, принимаясь опять хлестать себя; скоро однако плеть перестала опускаться на спину Санчо, онъ сталъ хлестать ею по деревьямъ, вздыхая отъ времени до времени такъ тяжело, словно душа у него вылетала изъ тла. Тронутый Донъ-Кихотъ, страшась, чтобы Санчо въ самомъ дл не уходилъ себя и тмъ не погубилъ всего дла, сказалъ ему: «довольно, довольно; лекарство слишкомъ сильно, его слдуетъ принимать не сразу, а по частямъ, — Замору взяли не въ одинъ день. Ты далъ себ, если я не ошибся въ счет больше двухъ тысячъ ударовъ, за сегодня довольно, нужно и мру знать; оселъ и тотъ чрезъ мру не потянетъ.
— Нтъ, нтъ, отвчалъ Санчо; не обо мн скажутъ: деньги получилъ и руки отбилъ. Уйдите, ваша милость, подальше и позвольте мн влпить себ еще съ тысячу ударовъ. Въ два такіе приступа мы уладимъ дло и тогда не о чемъ будетъ горевать вамъ.
— Богъ съ тобой, если пришла теб такая охота, бей себя, я отойду, сказалъ Донъ-Кихотъ. И Санчо такъ энергически принялся за дло, что скоро снялъ кожу съ нсколькихъ деревьевъ: съ такимъ остервененіемъ разочаровывалъ онъ Дульцинею. Хвативъ наконецъ съ ужаснйшимъ крикомъ плетью изо всей силы по буковому дереву, онъ воскликнулъ: «здсьумеръ Самсонъ и пропадай я, какъ онъ».
Услышавъ этотъ ужасный ударъ, этотъ раздирающій кривъ, Донъ-Кихотъ подбжалъ въ Санчо и вырвавъ у него недоуздокъ, служившій ему вмсто бычачьяго нерва сказалъ ему: «Санчо, не допусти Богъ, чтобы ты погубилъ изъ-за меня жизнь, которой ты поддерживаешь семью твою. Пусть Дульцинея живетъ, какъ я, близкой надеждой, и подождетъ пока ты соберешься съ силами, чтобы кончить это дло въ общему удовольствію».
— Если вашей милости такъ угодно, извольте, я согласенъ, сказалъ Санчо; но только прикройте меня вашимъ плащемъ, потому что я страшно потю и не хотлъ бы схватить насморка, какъ это случается съ кающимися, бичующями себя въ первый разъ