Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Вы называете пещеру эту адомъ? воскликнулъ Донъ-Кихотъ; нтъ, нтъ, друзья мои, она не заслуживаетъ такого названія. Но прежде чмъ разсказывать, что видлъ онъ въ пещер, рыцарь попросилъ дать ему пость, чувствуя страшный голодъ. Исполняя его просьбу, на трав разостлали коверъ, или попону, покрывавшую осла двоюроднаго брата, развязали котомки и путешественники наши, дружески усвшись кругомъ, пообдали и поужинали разомъ. Когда попону убрали, Донъ-Кихотъ сказалъ своимъ спутникамъ: «сидите, дти мои, и выслушайте внимательно то, что я вамъ разскажу».

Глава XXIII

Было четыре часа пополудни. Такъ какъ солнце не очень жгло и бросало на землю лишь слабый свтъ, съ трудомъ пробивавшійся сквозь тучи, заволокiія небо, поэтому Донъ-Кихотъ, отдыхая въ тни, ногъ спокойно разсказать своимъ слушателямъ все, что видлъ онъ въ Монтезиносской пещер.

— На глубин двнадцати или много четырнадцати туазовъ, такъ началъ онъ свой разсказъ, въ пещер этой образовалось вогнутое и совершенно полое пространство такой величины, что въ немъ могла бы свободно помститься большая повозка съ мулами. Еле замтный свтъ проходитъ въ него сквозь щели земной поверхности. Это пустое пространство я замтилъ тогда, когда уже почувствовалъ себя утомленнымъ отъ долгаго опусканія внизъ на канат, и ршился немного отдохнуть тамъ. Я подалъ вамъ знакъ не спускать больше веревки, пока я не подамъ вамъ другаго знака, — но вы, вроятно, не слыхали меня. Длать было нечего, я подобралъ канатъ, устроилъ себ изъ него круглое сиднье, и расположился на немъ, размышляя, какъ мн добраться до глубины подземелья, не имя надъ собой никого, кто бы меня поддерживалъ. Задумавшись объ этомъ я заснулъ, какъ мертвый, и неожиданно проснулся среди восхитительнйшаго луга, какой только можетъ создать самая роскошная природа и нарисовать самое пылкое воображеніе. Я открылъ, протеръ глаза, почувствовалъ, что я не сплю, что я бодрствую, какъ нельзя боле, и однако я все еще теръ себ грудь и виски, желая убдиться окончательно, я ли это, или же какой-нибудь призракъ услся на мое мсто. Но осязаніе, чувство, размышленіе, словомъ все удостовряло меня, что это я самъ, и сижу совершенно также, какъ теперь. И вижу я пышный замокъ, стны котораго казались сложенными изъ драгоцннаго, прозрачнаго хрусталя, вижу, какъ раскрываются его гигантскія двери, и изъ нихъ выходитъ на встрчу мн маститый старецъ, закутанный въ длинный, влачившійся по земл фіолетовый плащъ; грудь и плечи старика были покрыты зеленымъ атласнымъ покрываломъ, эмблемой учености, а голова черной бархатной шапочкой. Борода его, казавшаяся бле снга, ниспадала ниже пояса. Онъ былъ безоруженъ, и въ рукахъ держалъ только четки, изъ которыхъ каждая была больше порядочнаго орха, — а десятая равнялась страусову яйцу. Его походка, турнюра, почтенное лицо, его строгій, внушающій уваженіе видъ, все преисполняло меня удивленіемъ и благоговніемъ къ старцу. Онъ приблизился со мн, и сказалъ, горячо обнявъ меня: «давно, давно, мужественный рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, жильцы этого уединеннаго, очарованнаго мста, мы ждемъ твоего прихода! мы ждемъ тебя, о рыцарь, да повдаешь ты міру о томъ, что скрыто въ этой глубокой пещер, въ которую ты опустился; подвигъ этотъ предназначено было совершить только твоему непобдимому мужеству, твоему непоколебимому самоотверженію. Слдуй за мною, и я покажу теб чудеса моей прозрачной обители, потому что я никто иной, какъ самъ Монтезиносъ, вчный кади и губернаторъ этого замка и этой пещеры, которой я далъ мое имя».

Услыхавъ, что это самъ Монтезиносъ, я спросилъ у него: правду ли говоритъ преданіе, будто онъ вынулъ маленькимъ ножикомъ сердце изъ груди своего друга Дюрандарта, и отнесъ это сердце дам его Белерм, какъ завщалъ ему сдлать Дюрандардъ, въ минуту своей кончины. Онъ отвтилъ мн, что все это совершенная правда, но что онъ извлекъ сердце изъ груди своего друга не маленькимъ и не большимъ ножикомъ, а острымъ, какъ шило, кинжаломъ.

— Это былъ вроятно кинжалъ Рамона Гоцеса, севильскаго оружейника, перебилъ Санчо.

— Не знаю, впрочемъ нтъ, этого не можетъ быть, сказалъ Донъ-Кихотъ; Рамонъ Гоцесъ жилъ чуть не вчера, а битва при Ронсевал, въ которой случилось это происшествіе, происходила ужъ очень давно. Впрочемъ, эти подробности ни къ чему не служатъ и не уменьшаютъ нисколько ни правды, ни занимательности разсказываемаго мною происшествія.

— Вы правы, отвчалъ двоюродный братъ; и сдлайте одолженіе, продолжайте вашъ разсказъ, я слушаю его съ величайшимъ наслажденіемъ.