Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Въ эту минуту послышались тяжелыя рыданія съ глубокими, судорожными вздохами. Я обернулся и увидлъ сквозь хрустальныя стны процессію, состоявшую изъ двухъ прекрасныхъ двушекъ, одтыхъ въ глубокій трауръ, съ головой, покрытой, какъ у турокъ, блой чалмой. Позади ихъ шла какая-то дама, по крайней мр, по поступи ее можно было принять за даму — тоже въ траур и закрытая блымъ, ниспадавшимъ до земли вуалемъ. Чалма ея была вдвое толще, чмъ самая толстая у остальныхъ женщинъ; брови ея сращивались, ротъ у нее былъ великъ, носъ немного вздернутъ, губы какъ будто раскрашены, зубы, которые она показывала по временамъ, казались неровными и искрошившимися, хотя были блы, какъ очищенные миндали. Въ тонкомъ носовомъ платк, бывшемъ въ ея рук, я замтилъ сердце, высохшее, какъ сердце муміи. Монтезиносъ сказалъ мн, что вс эти лица, составлявшія процессію, были слуги Дюрандарта и Белермы, очарованные вмст съ ихъ господами, и что дама, несшая въ носовомъ платк своемъ сердце, была сама Белерна, устраивавшая четыре раза въ недлю подобную процессію и пвшая, или скоре, выплакивавшая погребальные гимны надъ гробомъ и сердцемъ своего двоюроднаго брата. Если она показалась вамъ некрасива, добавилъ онъ, или, по крайней мр, не столько красива, какъ говорятъ о ней, то это вслдствіе дурныхъ дней и еще худшихъ ночей, которыя она проводитъ въ своемъ очарованіи. Этотъ убитый и хворый видъ, эта блдность, синева подъ глазами, все это отпечатокъ грусти, которую испытываетъ ея сердце, глядя на другое, — невыпускаемое ею изъ рукъ и ежеминутно напоминающее ей о несчастіи, постигшемъ ея любовника. Иначе красотой, изяществомъ и граціей она мало чмъ уступила бы самой Дульцине Тобозской, славной на всемъ свтъ.

— Прошу васъ, благородный Монтезиносъ, воскликнулъ я, продолжать вашъ разсказъ безъ всякихъ сравненій; потому что сравненія, во первыхъ, никому не нравится, и во вторыхъ не слдуетъ сравнивать никого ни съ кмъ. Несравненная Дульцинея и донна Белерма пусть остаются тмъ, чмъ он были и будутъ, и довольно объ этомъ.

— Простите мн, благородный Донъ-Кихотъ, отвчалъ Монтезиносъ, я былъ не правъ. Я сознаюсь. что достаточно. хотя бы смутно догадываться о томъ, что Дульцинея Тобозская ваша дама, чтобы не дерзать сравнивать ее не только съ Белермой, но даже съ небесами.

Я удовольствовался этимъ извиненіемъ маститаго Монтезиноса; потому что, правду сказать, сравненіе Дульцинеи съ Белермой не на шутку разсердило меня.

— Я даже удивляюсь, замтилъ Санчо, какъ вы не вскочили этому хрычу на брюхо, не изломали ему костей и не вырвали до послдняго волоса всей бороды его.

— Санчо, хорошо ли бы это было? отвчалъ Донъ-Кихотъ. Стариковъ слдуетъ уважать даже тогда, если они не рыцари; тмъ большаго уваженія достойны престарлые рыцари. Въ заключеніе скажу вамъ, что мы не остались одинъ у другого въ долгу, относительно взаимно предложенныхъ вопросовъ и данныхъ на нихъ отвтовъ.

— Вотъ чего я только не понимаю, господинъ Донъ-Кихотъ, сказалъ двоюродный братъ, какъ успли вы въ такое короткое время увидть, услышать, спросить и отвтить такъ много.

— Сколько же времени и пробылъ тамъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Съ небольшимъ часъ, отвтилъ двоюродный братъ.

— Этого не можетъ быть, замтилъ рыцарь, по моему расчету я долженъ былъ оставаться въ этой пещер трое сутокъ; я помню, что я провелъ такъ три утра и три вечера.

— Пожалуй что господинъ мой правъ, сказалъ Санчо; вдь все, что приключилось съ нимъ въ этой пещер было дломъ волшебства, поэтому очень можетъ быть, что въ часъ времени по нашему счету, онъ прожилъ себ очарованнымъ три дня и три ночи.

— Безъ сомннія, отвтилъ Донъ-Кихотъ.

— А кушали ли вы такъ что-нибудь? спросилъ двоюродный братъ.

— Ничего, и даже не чувствовалъ ни малйшаго желанія състь что-нибудь, сказалъ рыцарь.

— А что очарованные — кушаютъ они? продолжалъ двоюродный братъ.

— Нтъ, они не употребляютъ никакой пищи, отвчалъ рыцарь, и въ нихъ превращаются многія жизненныя отправленія, тмъ не мене думаютъ, что у нихъ ростутъ: борода, волосы и ногти.

— А спятъ они? спросилъ, въ свою очередь, Санчо.

— Никогда, замтилъ Донъ-Кихотъ; по крайней мр, въ теченіи трехъ сутокъ, которыя я пробылъ съ ними, ни я, ни они ни на минуту не сомкнули глазъ.

— Значитъ пословица наша приходится тутъ какъ нельзя больше кстати, воскликнулъ Санчо: «скажи мн съ кмъ ты знаешься, и я скажу теб, это ты такой». Отправляйтесь-ка, право, добрые люди, къ этимъ очарованнымъ господамъ, которые не спятъ, не дятъ, и удивляйтесь тамъ, что сами вы не станете съ ними ни кушать, ни спать. Но только, ваша милость, если я хоть на волосъ врю всему, что вы здсь наговорили, то пусть Богъ, то бишь, чортъ меня поберетъ.

— Какъ, воскликнулъ двоюродный братъ, — разв господинъ Донъ-Кихотъ лжетъ? но вдь если бы онъ даже и хотлъ солгать, то кажется ему было некогда сочинить столько лжи.

— Да разв я говорю: лжетъ — замтилъ Санчо.

— А хотлъ бы я знать, — ты что думаешь объ этомъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.