Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Залоговъ я никакихъ не беру, отвчалъ я Монтезиносу, но ни съ залогомъ, ни безъ залога, я не могу вполн исполнить ея просьбы, потому что въ карман у меня всего четыре реала; это была именно та мелочь, которую ты далъ мн, Санчо, для подаянія бднымъ, встртящимся намъ на дорог. Эти четыре реала я отдалъ подруг Дульцинеи, и сказалъ ей: «передайте, моя милая, вашей госпож, что я глубоко тронутъ ея несчастіемъ и желалъ бы быть въ эту минуту фукаромъ [10], чтобы помочь ей чмъ только возможно. Скажите ей, что я не буду, да и не могу знать, что такое радость, здоровье и спокойствіе, пока не услышу и не увижу ее. Скажите ей, наконецъ, что ее плнникъ и рыцарь настоятельно проситъ ее позволить ему увидться и переговорить съ нею; и что въ ту минуту, когда она меньше всего будетъ ждать, она услышитъ отъ меня клятву, подобную той, которую произнесъ маркизъ Мантуанскій, клянясь отмстить смерть племянника своего Вальдовиноса, нашедши его умирающимъ въ горахъ. Какъ онъ, я поклянусь не вкушать хлба со стола, и произнесу много другихъ тяжелыхъ обтовъ, которые маркизъ общалъ исполнять, пока не отмститъ смерть своего племянника, я же поклянусь, нигд не останавливаясь, объзжать семь частей міра, дятельне самого инфанта донъ-Педро Португальскаго, пока не разочарую моей дамы.

— Вы обязаны это сдлать, вы обязаны даже больше сдлать для моей госпожи, отвчала посланница Дульцинеи, и взявъ изъ рукъ моихъ четыре реала, она, вмсто того. чтобы приссть и поблагодарить меня, подпрыгнула аршина на два вверхъ и скрылась изъ моихъ глазъ.

— Пресвятая Богородице! воскликнулъ, или скоре крикнулъ Санчо, неужели этотъ блый свтъ такъ глупо устроенъ, и такая сила у этихъ очарователей и очарованій, что они совсмъ вверхъ дномъ перевернули такую умную голову, какъ голова моего господина. О, ваша милость, ваша милость! продолжалъ онъ, обращаясь въ Донъ-Кихоту; подумайте о томъ, что вы тутъ говорите, и не врьте вы этой чепух, которая насильно лзетъ вамъ въ голову и мутитъ тамъ все.

— Санчо, я знаю, что ты говоришь это, любя меня, сказалъ Донъ-Кихотъ, но такъ какъ ты не имешь ни малйшаго понятія ни о чемъ, поэтому все чрезвычайное кажется теб не возможнымъ. Но со временемъ я разскажу теб многое другое, виднное мною въ этой пещер, и тогда ты повришь тому, что я сказалъ теперь, и что не допускаетъ ни возраженій, ни сомнній.

Глава XXIV

Тотъ, кто перевелъ оригиналъ этой великой исторіи, написанной Сидъ Гамедомъ Бененгели, говоритъ, что дошедши до главы, слдующей за описаніемъ Монтезиносской пещеры, онъ нашелъ на поляхъ рукописи слдующую приписку, сдланную рукою самого историка: «не могу постигнуть, ни убдить себя въ томъ, дабы все описанное въ предъидущей глав дйствительно случилось съ славнымъ Донъ-Кихотомъ, потому что до сихъ поръ исторія его была правдоподобна, между тмъ какъ происшествіе въ пещер выходитъ изъ границъ всякаго вроятія, и я никакъ не могу признать его истиннымъ. Думать, что Донъ-Кихотъ солгалъ, онъ, самый правдивый и благородный рыцарь своего времени, — невозможно; онъ не сказалъ бы ни одного слова неправды даже тогда, еслибъ его готовились поразить стрлами; къ тому же, въ такое короткое время, не могъ онъ и придумать столько вопіющихъ небылицъ. И да не обвинятъ меня, если происшествіе въ Монтезиносской пещер кажется апокрифическимъ; я пишу какъ было, не утверждая: правда ли это или нтъ; пусть благоразумный читатель самъ судитъ какъ знаетъ. Говорятъ однако, что передъ смертью Донъ-Кихотъ отрекся отъ чудесъ, виднныхъ имъ въ Монтезиносской пещер, и сказалъ будто сочинилъ эту исторію потому, что она какъ нельзя боле подходила къ описаніямъ, заключавшимся въ его книгахъ». Посл этихъ словъ, историкъ продолжаетъ такъ: