Двоюродный братъ этотъ вскор пріхалъ на тяжелой ослиц, покрытой полосатой попоной. Санчо осдлалъ осла и Россинанта, набилъ поплотне свою котомку, походившую на котомку двоюроднаго брата, также туго набитую, посл чего, помолясь Богу и простившись съ хозяевами и гостями Донъ-Кихотъ, Санчо и двоюродный братъ пустились по дорог въ славной Монтезиносской пещер. Дорогою Донъ-Кихотъ спросилъ двоюроднаго брата, чмъ онъ занимается и что онъ изучаетъ? Двоюродный братъ отвчалъ, что онъ намренъ быть гуманистомъ и собирается напечатать нсколько, чрезвычайно интересныхъ и общающихъ большія выгоды, книгъ. Одна изъ книгъ, говорилъ онъ, называется
— Господинъ мой! прервалъ его Санчо, да поможетъ вамъ Богъ въ вашихъ трудахъ, но не можете ли вы мн сказать… впрочемъ, вроятно можете, потому что вы все знаете, — это первый почесалъ у себя въ голов? должно быть, такъ мн кажется по крайней мр, праотецъ нашъ Адамъ.
— И мн такъ кажется, отвчалъ двоюродный братъ, потому что Адамъ, безъ сомннія, имлъ голову съ волосами. Вотъ поэтому, да еще потому, что онъ былъ первый человкъ, онъ долженъ былъ иногда чесать у себя въ голов.
— Я тоже думаю, сказалъ Санчо; но скажите еще, кто первый на свт прыгнулъ?
— Любезный мой, отвтилъ двоюродный братъ, сказать это теперь, не изслдовавъ и не изучивъ предмета, я не могу; но я узнаю это какъ только возвращусь въ своимъ книгамъ и скажу теб при первой встрч: мы видимся, надюсь, не въ послдній разъ.
— Не трудитесь ужъ доискиваться этого, сказалъ Санчо, потому что я самъ открылъ то, что спрашивалъ васъ. Первый прыгнулъ на свт, я полагаю, Люциферъ, когда его турнули съ неба; оттуда онъ спрыгнулъ, какъ извстно, въ самую глубь ада.
— Клянусь Богомъ, ты правъ, сказалъ двоюродный братъ, а Донъ-Кихотъ добавилъ: Санчо, я увренъ, что и отвтъ этотъ и вопросъ придумалъ ты не самъ; вроятно ты гд-нибудь слышалъ ихъ.
— Молчите, ваша милость, перебилъ Санчо, потому что если я начну спрашивать и отвчать, то не кончу и до завтрашняго дня. Ужели вы полагаете, что не справившись у сосдей я не могу даже спросить какую-нибудь глупость и отвтить на нее.
— Ты сказалъ больше чмъ знаешь, сказалъ Донъ-Кихотъ; сколько людей трудятся на свт, стремясь узнать и убдиться въ чемъ-нибудь такомъ, что ни для кого не нужно.
Въ такого рода пріятныхъ разговорахъ путешественники наши провели весь день. На ночь они расположились въ одной маленькой деревушк, откуда, по словамъ двоюроднаго брата, было не боле двухъ миль до Монтезиносской пещеры, такъ что рыцарю оставалось теперь запастись только веревками, на которыхъ можно было бы ему опуститься въ адъ; вслдствіе чего путешественники наши купили сто саженей каната, и на другой день, около двухъ часовъ, пріхали къ пещер, широкій входъ въ которую былъ совершенно закрытъ колючими растеніями, дикими фиговыми деревьями, хворостникомъ и крапивой.
Приблизившись въ пещер, путешественники слзли съ своихъ верховыхъ животныхъ, и Санчо съ двоюроднымъ братомъ принялись крпко обвязывать веревками Донъ-Кихота. «Ваша милость, сказалъ этимъ временемъ Санчо своему господину; «послушайтесь меня и не хороните вы себя заживо въ этой пещер. Боюсь я, что бы вы не повсили сами себя тамъ, какъ кружку, которую опускаютъ въ колодезь, чтобы сохранить въ ней свжую воду. Не вамъ, ваша милость, осматривать это подземелье, которое должно быть хуже мавританской тюрьмы».
Обвяжи меня и молчи, отвтилъ Донъ-Кихотъ; осмотрть эту пещеру предназначено именно мн.