Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Я не беру денегъ впередъ, отвчалъ Петръ. Вотъ когда обезьяна отвтитъ, тогда пожалуйте. Съ послднимъ словомъ онъ ударилъ себя два раза по лвому плечу, на которое тотчасъ же вспрыгнула обезьяна, и, наклонившись въ уху своего господина, принялась съ удивительною скоростью стучать зубами. Постучавъ нсколько секундъ она спрыгнула внизъ и тогда Петръ побжалъ къ Донъ-Кихоту, опустился передъ нимъ на колни и воскликнулъ, обвивъ руками его ноги: «лобызаю ноги твои, о славный воскреситель забытаго странствующаго рыцарства! Лобызаю ихъ съ такимъ же благоговніемъ, съ какимъ облобызалъ бы я два геркулесовыхъ столба, о рыцарь! котораго никто не въ силахъ достойно восхвалить! О, знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, опора слабыхъ, поддержка падающихъ, спасеніе упадшихъ и утшеніе всхъ скорбящихъ!»

Услышавъ это, Донъ-Кихотъ остолбенлъ, Санчо глаза выпучилъ, двоюродный братъ изумился, пажъ испугался, хозяинъ приросъ въ своему мсту, крестьянинъ изъ ревущей по ослиному деревни ротъ разинулъ, и у всхъ вмст поднялись дыбомъ волосы, между тмъ славный содержатель театра маріонетокъ, обращаясь къ Санчо, хладнокровно продолжалъ: «и ты, о, добрый Санчо Пансо, славнйшій оруженосецъ славнйшаго рыцаря въ мір, возрадуйся: жена твоя Тереза Пансо здравствуетъ и разчесываетъ теперь коноплю; подъ лвымъ бокомъ у нее стоитъ съ выбитымъ черепкомъ кувшинъ, изъ котораго она потягиваетъ вино и тмъ разгоняетъ скуку, сидя за работой».

— Все это очень можетъ быть, отвчалъ Санчо, потому что жена моя, я вамъ скажу, просто, блаженная женщина, и еслибъ только не ревновала она, такъ не промнялъ бы я ее на эту великаншу Андондону, которая, какъ говоритъ мой господинъ, была женщина понятливая и расчетливая хозяйка, а моя Тереза, такъ та ни въ чемъ не откажетъ, все дастъ себ, хотя бы изъ добра своихъ дтей.

— Скажу теперь, въ свою очередь, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, что тотъ, кто много читаетъ и путешествуетъ, многое видитъ и узнаетъ. Кто бы, въ самомъ дл, уврилъ меня, что на свт существуютъ ворожеи обезьяны, какъ это вижу я теперь собственными глазами; потому что я дйствительно тотъ самый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, котораго назвала она, хотя, быть можетъ, слишкомъ ужь расхвалила. Но каковъ бы я ни былъ, я все-таки благодарю небо, одарившее меня мягкимъ и сострадательнымъ характеромъ, готовымъ сдлать всякому добро, никому не желая зла.

— Еслибъ у меня были деньги, сказалъ пажъ, я бы тоже спросилъ у обезьяны, что приключится со мною въ дорог?

— Я вдь сказалъ, отвтилъ Петръ, успвшій уже подняться съ колнъ и отойти отъ Донъ-Кихота, что обезьяна моя не отгадываетъ будущаго. Иначе нечего было бы вамъ горевать о деньгахъ, потому что я готовъ забыть о хлб насущномъ, лишь бы только услужить чмъ нибудь господину рыцарю Донъ-Кихоту, и теперь, для его удовольствія, я готовъ всмъ вамъ даромъ показать мой театръ. Услышавъ это, хозяинъ, вн себя отъ радости, указалъ Петру мсто, гд ему всего удобне было расположиться съ театромъ.

— Донъ-Кихотъ остался, однако, не совсмъ доволенъ всевдніемъ обезьяны; ему казалось невроятнымъ, чтобы животное могло знать настоящее и прошедшее. И пока Петръ устроивалъ свой театръ, онъ увелъ Санчо въ конюшню и тамъ сказалъ ему:

— Санчо, обезьяна эта заставила меня призадуматься, не заключилъ ли ея хозяинъ уговора съ чортомъ — ловить за одно съ нимъ рыбу въ мутной вод.

— Не то что мутной, а совсмъ въ грязной, отвчалъ Санчо, если самъ чортъ мутитъ ее, но только какая же можетъ быть выгода Петру отъ этой рыбы?