Не усплъ Санчо заговорить, вамъ Донъ-Кихотъ затрясся всмъ тломъ, увренный, что оруженосецъ его окажетъ какую нибудь пошлость. Санчо понялъ его и поспшилъ отвтить: «не бойтесь, ваша милость, я не забудусь и не скажу ничего, что не было бы теперь какъ разъ въ пору. Я не позабылъ вашихъ недавнихъ совтовъ на счетъ того, что и когда слдуетъ говорить.
— Ничего я этого не помню, отвчалъ Донъ-Кихотъ; говори, что хочешь, но только, ради Бога, скорй.
— Я скажу сущую правду, сказалъ Санчо, и господинъ мой, Донъ-Кихотъ, не допуститъ меня солгать.
— Мн что за дло? сказалъ Донъ-Кихотъ; лги сколько теб угодно, но только подумай о томъ, что ты намренъ сказать.
— Я ужъ столько думалъ и передумалъ объ этомъ, отвчалъ Санчо, что могу смло сказать теперь, что тотъ, кто намренъ зазвонить въ колоколъ, находится за хорошимъ укрытіемъ, какъ это вы сейчасъ увидите.
— Вы хорошо бы сдлали ваша свтлость, сказалъ Донъ-Кихотъ хозяевамъ, еслибъ прогнали этого неуча; онъ наговоритъ сейчасъ тысячу глупостей.
— Клянусь жизнью герцога, возразила герцогиня, Санчо не отойдетъ отъ меня ни на шагъ. Онъ мн очень нравится, потому что онъ очень уменъ.
— И да будетъ умна вся жизнь вашей свтлости, воскликнулъ Санчо, за хорошее мнніе обо мн, хотя я и не достоинъ его. Но вотъ исторія, которую я собирался разсказать. Случилось какъ-то, что одинъ почтенный и богатый гидальго, изъ одного села со мной, происходившій отъ Аломоза Медина дель Кампо, женатаго на донн Менціи Канонесъ, дочери Алонзо Миранона, рыцаря ордена святаго Іакова, утонувшаго возл Геррадурскаго острова, и изъ-за котораго нсколько лтъ тому назадъ поднялась такая страшная ссора въ деревн, гд, если я не ошибаюсь, живетъ господинъ мой Донъ-Кихотъ, и гд раненъ былъ Томазилло, сынъ маршала Бальбостро… что, не правда ли все это? господинъ мой, сказалъ Санчо, обращаясь къ Донъ-Кихоту. Подтвердите это, повалявшись вашей жизнью, чтобы ихъ свтлости не приняли меня за лгуна и пустомелю.
— До сихъ поръ я вижу въ теб большаго пустомелю, чмъ лгуна, отозвалась духовная особа, что будетъ дальше, не знаю.
— Ты призвалъ столькихъ людей въ свидтели, отвтилъ Донъ-Кихотъ своему оруженосцу, и столько назвалъ ты именъ, что поневол нужно врить теб. Но продолжай и только сократи свою исторію, потому что, судя по началу, ты не кончишь ее и въ два дня.
— Нтъ, нтъ, пожалуйста безъ совращеній, воскликнула герцогиня; разсказывай Санчо, какъ знаешь, говори хоть шесть дней; эти шесть дней я буду считать лучшими въ моей жизни.
— Такъ вотъ, господа мои, продолжалъ Санчо, этотъ славный гидальго, котораго я знаю какъ свои пять пальцевъ, потому что отъ моего дома до его дома не дальше пистолетнаго выстрла, пригласилъ въ себ какъ то на обдъ одного бднаго, но честнаго крестьянина.
— Любезный! право ты собираешься не кончить своей исторіи и въ будущей жизни, воскликнула духовная особа.
— Не безпокойтесь, я кончу ее и на половин ныншней, если Богу будетъ угодно, отвчалъ Санчо. Такъ вотъ этотъ самый крестьянинъ, продолжалъ онъ, о которомъ я вамъ сказалъ, пришелъ въ тому самому гидальго, который его пригласилъ, да упокоитъ Господь его душу, потому что онъ умеръ ужъ и, какъ говорятъ, смертью ангельской, но я не былъ при кончин его, потому что находился тогда на жатв въ Темблек.
— Ради Бога, любезный, воскликнула опять духовная особа, вернись скоре изъ Темблека и не хорони твоего гидальго, если не хочешь похоронить вмст съ нимъ насъ всхъ.
— Когда они готовы были уже ссть за столъ, продолжалъ Санчо, право, мн кажется, будто я ихъ вижу еще передъ собою, даже лучше, чмъ прежде… Герцога и герцогиню чрезвычайно смшьило нетерпніе и неудовольствіе, обнаруживаемое духовной особой каждый разъ, когда Санчо прерывалъ свой разсказъ не идущими къ длу вставками и ссылками, между тмъ какъ Донъ-Кихотъ весь горлъ отъ дурно скрываемой злобы и досады. — Да, такъ обоимъ, продолжалъ Санчо, слдовало ссть за столъ, но только крестьянинъ упрямился и упрашивалъ гидальго ссть на первомъ мст, а гидальго хотлъ, чтобы на этомъ мст слъ крестьянинъ, потому что гидальго у себя дома, говорилъ онъ, можетъ распоряжаться, какъ ему угодно. Но крестьянинъ, считавшій себя вжливымъ и хорошо воспитаннымъ, ни за что не соглашался уступить до тхъ поръ, пока гидальго не взялъ его, наконецъ, за плечи и не посадилъ насильно за первое мсто. «Садись, мужланъ», сказалъ онъ ему, «и знай, что гд бы я ни слъ съ тобой, я везд и всегда буду сидть на первомъ мст. Вотъ моя исторія; кажись, она пришлась кстати теперь».
Донъ-Кихотъ покраснлъ, поблднлъ, принялъ всевозможные цвта, которые при его смуглости разрисовывали лицо его, какъ яшму. Герцогъ же и герцогиня, понявшіе злой намекъ Санчо, удержались отъ смху, чтобы окончательно не разсердить Донъ-Кихота. Желая какъ-нибудь замять разговоръ и не дать новаго повода Санчо сказать какую-нибудь глупость, герцогиня спросила рыцаря, какія извстія иметъ онъ отъ Дульцинеи и послалъ ли онъ ей въ послднее время въ подарокъ какого-нибудь великана или волшебника?