Дорога моей земли

Я, гвардии сержант Петров,
сын собственных родителей,
из пятой роты мастеров —
из роты победителей.

Я три войны исколесил,

прошел почти планету,
пять лет и зим в штыки ходил
и видел —
смерти нету.

Да, хлопцы, смерти в мире нет,

есть только бомбы,
свист ракет,
есть только танковый таран,
есть пули в горло,
кровь из ран,
санбаты,
дратвóй шитый нерв,
есть старшина со списками,
есть каптенармус,
есть резерв,
есть автоматы с дисками,
есть направленье снова в полк,
в родную роту пятую,
есть, наконец, бессмертный долг —
убить страну проклятую,
и есть, огласке вопреки,
у маршала за камбузом —
головорезы-штрафники,
что локоть в локоть
прут в штыки
и молча гибнут гамузом.

Друзья мои,

поверьте мне:
в сколь труб тревога б нé била,
я шкурой понял:
на войне,
ей-богу, смерти не было!..

Я, гвардии сержант Петров,

повоевал на славу:
за пять немыслимых годов
прошел мильоны городов
и защитил Державу.

Меня не привлекало дно

шипучего бокала,
но в знак Победы мне оно
мелинку отыскало.

И я под флагом старшины

в чужой стране, не скрою,
в день окончания войны
устроил пир горою.

Вот это был, ребята, пир —

на шар земной,
на целый мир!

В тот день — у счастья на краю —

на винном подогреве
бывал я кумом королю
и зятем королеве.

И уж какой тут, к черту, грех,

коль мы в частушках пира
разделывали под орех
и зло и кривду мира.

Пущай парфянское стекло,

пущай шелка Стамбула!
А в Тулу все-таки влекло,
а к Аннушке тянуло.

Тянуло накрепко обнять

свою златую женку,
тянуло щедро запахать
колхозную сторонку…

Тянуло в ширь родных степей,

которые отныне
бессмертней солнца
и святей
любой святой святыни.

Друзья мои!

Поверьте мне,
мне, искрестившему в войне
гремучую планету:
на свете смерти нету!

1945 г.

Лилии

Они такой не знали перемены,
не ведали моторной высоты;
они со мной летели из-под Вены —
воздушные австрийские цветы.

Могло казаться, что они — из дыма,

что облачко вот этих лепестков
рукою ветра сорвано незримо
в густом саду альпийских облаков.

…Рассвет.

Карпаты.
Ветер глухо воет.
Я вниз смотрю. И в заревом огне
сквозь трепетный оконный целлулоид
Россия пробивается ко мне.

Сквозной тысячеверсткой полевою

лежит она в скрещении дорог…
Перед полуднем над моей Москвою
кружился иностранный лепесток.

Он был в туманной дымке, как баллада.

Его, без напряженья, с высоты
магнитом ботанического сада
притягивали русские цветы.

…В австрийской вазе с влагою Дуная,

как память о поверженной земле,
стоит, о Венском лесе вспоминая,
букет победы на моем столе.

Его степные ветры опалили,

на нем —
чужих сухих лучей следы;
стоит и ждет
букет австрийских лилий
прикосновенья утренней звезды.

1945 г.

Солдатский сказ