Дорога моей земли

К полудню дождик был обещан
нещадным зноем тишины, —
и вот полил он, как из трещин
раздвинутой голубизны.

Он измывался над цветами,

а те, смеясь, в садах живых
тянули узенькими ртами
соломки струек дождевых.

Скучал, под молнией белея,

беседки зыбкий боровик.
В конце заплаканной аллеи —
пирамидальный дождевик.

По саду женщина бродила,

ждала кого-то в полумгле…
Не все ль равно, где это было:
в Белграде, в Минске иль в Орле?

А мне б хотелось, мне б желалось,

чтоб этой женщиной была
та, что со мною расставалась
и перед боем согревалась
лампадкой моего тепла.

2

Под ветром, стонущим во мраке,
в земле, под проливным дождем
ракеты иль свистка к атаке
мы все, как избавленья, ждем.

Тупая боль свела суставы

и ломит в ледяной воде.
(Я б внес в пехотные уставы
параграф о таком дожде!)

Боями местного значенья

не провести солдат, кто здесь
молчанием ожесточенья,
как порохом, пропитан весь.

Не зря ведется счет минутам

безмолвным, пересохшим ртом:
вторую ночь под ливнем лютым
мы землю греем животом.

И проступает сквозь молчанье

решимость — встать и в полный рост
идти сквозь дождь на одичанье
немецких пулеметных гнезд.

Идти вперед сквозь ливня чащи,

забыть, что твой окоп — не дом:
пусть нам не сладко, но не слаще
в траншеях немцу под дождем.

Пока не вспыхнули зарницы

под легким пухом облаков,
нагрянь виденьем!
До границы
последний километр цветов!

А там пойдет земля чужая,

подвластная твоим пятам:
ты, все дожди опережая,
пройдешь по вражеским цветам.

…Любовь моя!

Вот здесь, в размытом
окопе, выбранном на миг,
своей тоскою, как магнитом,
я к телу твоему приник.

Как мне тепло от расставанья,

исчезнувшего вдруг в мечте,
от сладкого воспоминанья
о недоступной теплоте!

Мне больно было в те мгновенья,

когда, не овладев собой,
я жил до умопомраченья
опасной нашею судьбой.

Но перед боем слабость эту

я принимал как трубный звук:
коль есть враги — покоя нету,
коль нет покоя — нет разлук!

3

Походный отдых безотраден:
сарматской тучей мрак примят;
и гром и ядра крупных градин
по кровлям раненым гремят.

Мы вечером на полустанке

в унгарской мызе для троих
шинели чиним, а портянки
без печки сушим, сев на них.