Евгений Онегин

Without mincing style was shining, But interrupted was meanwhile	Сверкал без глупого жеманства, И прерывал его меж тем
By prudent talk without trite, E ternal morals, prigs surviving,	Разумный толк без пошлых тем, Без вечных истин, без педантства,
And didn't frighten anyone By natural vividness and fun,	И не пугал ничьих ушей Свободной живостью своей.
XXIV	XXIV
The capital's high pick was there, Of fashion patterns, the elite.	Тут был, однако, цвет столицы, И знать, и моды образцы,
The persons, known everywhere, And wanted fools for trampling feet.	Везде встречаемые лицы, Необходимые глупцы;
Some old ladies had been seated, All capped, with roses, looked wicked;	Тут были дамы пожилые В чепцах и в розах, с виду злые;
They had invited several maids With never smiling, sullen face;	Тут было несколько девиц, Не улыбающихся лиц;
Of State the envoy always spoke About needs, the State had had;	Тут был посланник, говоривший О государственных делах;
With fragrant, all grey-haired head An old man said old jokes,	Тут был в душистых сединах Старик, по-старому шутивший:
All line and clever at his date, A bit ridiculous to-day.	Отменно тонко и умно, Что нынче несколько смешно.
XXV	XXV
For epigrams was always greedy With everything quite cross a Dan;	Тут был на эпиграммы падкий, На всё сердитый господин:
With Lea, that's given him too sweety; With ladies' flatness; tunes of men;	На чай хозяйский слишком сладкий, На плоскость дам, на тон мужчин,
With talks about novel hazy; With symbol, making sisters crazy; {36}	На толки про роман туманный, На вензель, двум сестрицам данный,
With war; with magazine's white lie; With snow and with own wife,	На ложь журналов, на войну, На снег и на свою жену...................................
	. . . . XXVI Тут был Проласов, заслуживший Известность низостью души, Во всех альбомах притупивший, St.-Рriest, твои карандаши; В дверях другой диктатор бальный Стоял картинкою журнальной, Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим, И путешественник залётный, Перекрахмаленный нахал, В гостях улыбку возбуждал Своей осанкою заботной, И молча обмененный взор Ему был общий приговор. XXVII Но мой Онегин вечер целый Татьяной занят был одной, Не этой девочкой несмелой, Влюбленной, бедной и простой,
Forbidding goddess, guile inventive, Of reigning, sumptuous Neva fine.	Но равнодушною княгиней, Но неприступною богиней Роскошной, царственной Невы.