Язык и идеология: Критика идеалистических концепций функционирования и развития языка

«Хомскианский вид рационализма, – отмечает, например, К. Стерн, – более близок к Канту, чем к рационализму XVIII века, как это показывает его подчеркивание информативного характера структур, считающихся врожденными, а также использование терминов „схема“ и „схематизм“»

(Stern, 1969, 193).

Предложенная Н. Хомским модель усвоения языка в принципе очень напоминает кантовскую «вещь в себе», которая действует на наши органы ощущения, сама оставаясь при этом непознаваемой. Ведь те реальные языковые факты, которые поступают на вход «устройства усвоения языка» Н. Хомского, тоже не находят в последнем отражения и не осмысливаются как определенные знаки. Они лишь играют роль стимулов, вызывающих в мозгу ребенка гипотезы относительно того, к какому конкретному языку их следует отнести.

«…Стимуляция создает уму условия для применения определенных врожденных интерпретирующих принципов, определенных понятий, которые происходят от самой „способности понимать“, от способности думать, а не прямо от внешних объектов»

(Хомский, 1972, 101).

И дальнейший процесс – отбор адекватных гипотез, организация их в упорядоченную систему конкретной грамматики – «языковой компетенции» – происходит в той же плоскости априорных предположений, оторванно от реальной воспринимаемой речи. Компетенция в понимании Хомского также не представляет собой (пусть абстрагированного) более или менее адекватного отражения конкретной действующей языковой системы. Это совокупность «глубинных структур», которые лишь определяют семантику будущих высказываний, но сами по себе лишены собственно языкового содержания. Таким образом, концепция «врожденных идей» как принципов трансформационной грамматики в ее хомскианской интерпретации, декларирующая предопределенность (до усвоения) «внутренне репрезентируемой» грамматики, совершенно аналогична по своему содержанию тем идеалистическим теориям априорности знания, порочность которых убедительно доказывал В.И. Ленин. Он особенно подчеркивал, что если знание не выводить из опыта, то нужно отрицать и тот факт, что оно является отражением объективной реальности:

«Кантианско-махистская формула: „человек дает законы природе“ есть формула фидеизма»,

– заключал В.И. Ленин (т. 18, 166).

Некоторые авторы указывали и на несомненную близость «врожденных идей» Н. Хомского к идеалистической философии Платона. Например, американский философ С. Хук отмечал: поскольку врожденную универсальную грамматику нельзя ни изучить, ни открыть, «то что тогда остается Хомскому, как не сказать, что она припоминается? А что это, как не возрождение платоновской теории знания как формы припоминания?» (Hook, 1969, 162).

На это, кстати, обращал внимание и С.Д. Кацнельсон.

«Порождающая модель Хомского, – писал он, – это автоматическое устройство без входных содержательных данных. Она не преобразует входные сообщения в выходные, а только вспоминает то, что „задает“ себе самой, прилагая к каждому предложению его родословную»

(Кацнельсон, 1972, 109).

Совершенно явственный внеязыковый характер «врожденных идей» или «принципов» Н. Хомского вызывал у некоторых ученых мнение, что его универсальная (она же «генеративная», или «трансформационная») грамматика представляет собой, собственно, не теорию языка, а логику. Об этом говорит, например, М. Рона в беседе с Н. Хомским (которая послужила основой для книги последнего «Язык и ответственность»):

«Вокруг вашей универсальной грамматики возникло много недоразумений. Кое-кто даже пришел к выводу, что это универсальный язык… Другие представляют себе… что универсальная грамматика – это нечто, подобное логике».

Н. Хомский, собственно, не возразил против такого толкования своей теории, ограничившись предостережением: