Любовные похождения шевалье де Фобласа

Наступившая ночь заставила меня прекратить поиски, я провел ее, как и предыдущую, завернувшись в плащ и спрятавшись под телегу, которую окружил наиболее громоздкими вещами, чтобы защититься от диких зверей. Спать было невозможно: ударил сильный мороз, пошел густой снег; когда рассвело, он уже толстой пеленой покрыл всю землю. Я почувствовал смертельное отчаяние: камни, которые могли указать мне дорогу, теперь были окончательно погребены! Казалось, я лишился всякой возможности отыскать тестя и жену.

Прокормила ли их лошадь, остававшаяся у них? Не заставил ли голод, ужасный голод выйти из пещеры? Были ли они еще в этой дикой глуши? Где искать их, если они покинули свое убежище? Как мне жить без них, и на что мне такая жизнь? Но вдруг я понял, что не мог Пулавский бросить своего зятя, не могла Лодоиска согласиться на разлуку с мужем! Да, конечно! Значит, они где-то рядом, в этой ужасной чаще, и, если я не найду их, они умрут от голода и холода. Эта страшная догадка заставила меня действовать. Я перестал думать о том, что, удалившись от телеги, рискую потом не найти ее. Важнее всего казалось немедленно явиться на помощь тестю и жене.

Я взял ружье и порох, нагрузил провизию на одну из лошадей и вошел в лес глубже, чем накануне; я кричал изо всех сил и много раз стрелял. Кругом царила лишь мертвая тишина. Я достиг чащи леса. Лошадь уже не могла пробраться между деревьями — я привязал ее и в порыве отчаяния пошел вперед, взяв только ружье и часть провизии. Я бродил больше двух часов, и с каждой минутой моя тревога все возрастала. Наконец я заметил на снегу следы человеческих ног.

Надежда вернула мне силы: я пошел по свежим следам и вскоре увидел Пулавского — почти раздетого, истощенного, еле узнаваемого. Из последних сил он пытался добрести до меня и ответить на мой зов. Едва я приблизился, как он с жадностью набросился на принесенный хлеб, а я спросил, где Лодоиска. «Увы, — ответил он, — пойдем, ты сам все увидишь». Его голос заставил меня задрожать. Я подошел к пещере, уже приготовившись увидеть ужасное зрелище. Лодоиска, завернутая в свои одежды, покрытая платьем отца, лежала на ложе из полусгнивших листьев. Она с трудом подняла отяжелевшую голову и отказалась от пищи. «Я не голодна, — прошептала она. — Смерть моих детей, потеря Дорлиски, наши долгие и трудные переходы, опасности, которым мы вечно подвергались, — вот что меня убило! Усталость и печаль сломили меня. Мой друг, я умираю... Я услышала твой голос, и душа моя замерла в ожидании... Я увиделась с тобой... Лодоиска должна была умереть в объятиях любимого. Помоги отцу, пусть он живет... Живите оба, утешьтесь, забудьте меня... Ищите повсюду мою дорогую...» Она не успела произнести имя дочери. Ее не стало. В нескольких шагах от пещеры отец вырыл могилу, и земля поглотила все, что я любил! Какое мгновение! Пулавский не отходил от меня ни на шаг, он заставил меня пережить Лодоиску.

Ловзинский хотел продолжать, но рыдания не дали ему говорить. Он попросил меня подождать одно мгновение, прошел в соседнюю комнату и вернулся с миниатюрным изображением в руке.

— Вот, — сказал он, — портрет моей маленькой Дорлиски. Посмотрите, как она хороша. В этих еще не развившихся чертах я узнаю черты ее матери!.. Ах, если бы хоть...

Я прервал Ловзинского.

— Какое прелестное личико! — воскликнул я. — И как она похожа на мою милую кузину!

— Вот поистине слова влюбленного, — ответил он. — Ему повсюду мерещится любимая! Ах, мой друг, как я хочу, чтобы мне вернули Дорлиску, но двенадцать лет ее ищут напрасно, я вынужден отказаться от всякой надежды. — Его глаза снова наполнились слезами, но он сдержался и растроганным голосом продолжал историю своих злоключений. — Пулавский, который никогда не терял мужества, собрался с силами и принудил меня позаботиться о нашем дальнейшем существовании. По моим следам мы пришли к месту, на котором я оставил телегу, сгрузили всю поклажу, а потом сожгли телегу, чтобы не дать врагам напасть на наш след. После долгих поисков мы нашли проход для лошадей и перевезли в пещеру вещи и провизию, но решили беречь съестное, чтобы как можно дольше прятаться в лесу. Мы убили лошадей, все равно нам нечем было их кормить, и ели их мясо, сохранившееся благодаря морозу на много дней. Однако со временем мясо испортилось, и, так как охота приносила мало, нам пришлось приняться за привезенную мной провизию, а через три месяца и она подошла к концу.

У нас оставалось еще несколько золотых монет и большая часть бриллиантов Лодоиски. Следовало опять отправиться в Полтаву — либо мне одному, либо вдвоем с Пулавским. Мы так жестоко страдали в этой глуши, что решились на последнее.