Мусульманские паломники

Наступалъ вечеръ, — тихій, чудный, располагающій къ бесд и нг, и волшебная чарующая лунная ночь — это лучшее время въ пустын. Не даромъ сынъ пустыни поетъ: «Яхъ-тейли! яхъ-тейли! О, ночь! о, ночь, несравненная ночь! Какъ объятія черноокой красавицы, я жду тебя, вожделнная ночь! Обойми ты меня страстными объятіями твоими, задуши поцлуями твоего, нжно-ласкающаго щеки, втерка, погляди мн въ очи серебристыми глазками твоихъ дтокъ — воздушныхъ звздъ, и возьми меня со всмъ, что есть во мн, въ твою темную обитель, покрой меня душистымъ покровомъ твоимъ и усыпи ласкою твоихъ поцлуевъ! Яхъ-тейли, яхъ-тейли!»

Кажется, солнце еще не успло спрятать на горизонт свои золотые лучи, какъ въ воздух поплыла легкими незримыми струйками живящая прохлада невдомо откуда налетвшаго втерка. И люди, и животныя, повеселли сразу. Весь многочисленный лагерь нашъ словно проснулся; везд образовались живописныя группы, везд слышались разговоры; верблюды забродили снова, и легкимъ, не особенно благозвучнымъ, фырканьемъ изъявляли свое удовольствіе посл перенесенной дневной страды.

Нашъ кружокъ, окончивъ свои частныя занятія, опять разслся около востра, который развелъ Юза, чтобы сварить намъ по чашечк чайку, чуть не въ десятый разъ сегодня; при обиліи чудной воды, въ продолженіе длиннаго дня въ пустын, какъ бы для того, чтобы вознаградить свои потери въ вод, мы любили баловаться душистымъ напитеомъ, и надо сказать, что едва ли въ любомъ московскомъ трактир русскій чай пьется съ такимъ удовольствіемъ, какъ въ Аравійской пустын. За чаемъ, притомъ, даже говорилось какъ-то веселе, что замтно было, въ особенности, на Букчіев. Вчера была ночь афритовъ, сегодня день благословенный — эль-мубаракъ (четвергъ); сегодня же и добрая ночь на счастливйшій и лучшій день для мусульманина въ недл — фаделихъ (пятница). Въ эту ночь ни одинъ афритъ не посметъ выйти изъ своего мрачнаго убжища, потому что Аллахъ не разршилъ имъ въ ночь на фаделихъ смущать правоврныхъ, и если кто-нибудь изъ этихъ «трижды проклятыхъ» афритовъ покажется на земл, то съ неба полетитъ огненная стрла, которая загонитъ его снова въ его потаенное убжище. Поэтому, мои собесдники были смле и болтали, не боясь, что ихъ подслушаетъ шайтанъ или саахръ.

Ночь общала быть еще лучше, чмъ вчера, потому что прохлада ощущалась сильне, и первыя, показавшіяся на неб, звзды почти не мерцали, что служить для сына пустыни добрымъ признакомъ. Мусульмане уже совершили свою вечернюю молитву — морхребъ, и высчитали по три земныхъ поклона, какъ положено кораномъ.

— Добрая ночь будетъ сегодня, эффенди, — началъ Абдъ-Алла, — смотри, какъ мерцаютъ глаза небесной газели на голубомъ неб. А вонъ загорается красноватымъ огонькомъ рукоятка меча пророка; онъ встанетъ скоро на защиту правоврныхъ; его мечъ уже заблестлъ… Не всегда виднъ тотъ благословенный мечъ; не всегда онъ блеститъ такъ ярко, какъ сегодня. Я думаю, эффенди, много крови мусульманской прольется…

Старый шейхъ, произнеся это пророчество, замолчалъ. Я невольно вглядывался въ чудное созвздіе, выкатывавшееся надъ темными силуетами восточныхъ горъ; оно отсвчивало дйствительно красноватымъ свтомъ и было похоже на рукоятку меча. Абдъ-Алла, минуту посмотря на меня испытующимъ взглядомъ и замтивъ, что его прорицанія не произвели на меня никакого дурного впечатлнія, смло продолжалъ:

— Много лтъ я живу на свт, но никогда мечъ Магомета не былъ такъ ярокъ, какъ въ эту ночь. Не возстаетъ ли пророкъ (да будетъ трижды благословенно имя его). Горе тогда неврнымъ!.. Долго терпитъ Аллахъ гяуровъ, чтобы испытать правоврныхъ. Смотри, господинъ, они завладли совсмъ страною мусульманъ. Франки царятъ въ Египт, франки царятъ въ самомъ Стамбул, и тнь Аллаха на земл — повелитель правоврныхъ опутанъ ихъ коварными стями… Но скоро будетъ конецъ тому… Правоврный уйдетъ отъ франковъ; онъ броситъ имъ великодушно Стамбулъ, какъ собак обглоданную кость, потому что ту кость онъ отнялъ давно отъ франковъ. Самъ пророкъ станетъ тогда на защиту ислама: и правоврный подъ защитою его уйдетъ въ страну, гд издревле обитали его предки, и сюда уже не пріидутъ франки. Да проклянетъ ихъ Господь!

Съ внимавіемъ слушалъ я это предскаваніо стараго хаджи, и тмъ какъ бы подбивалъ его распространяться дале.

— Но ты самъ франкъ, эффенди! — вдругъ произнесъ быстро Абдъ-Алла, и рчь его, начинавшая принимать восторженный характеръ, внезапно оборвалась. — Замехуни-я-эффенди (извини меня, господинъ)!

Я просилъ Букчіева убдить стараго хаджу, что мы, московы, далеко не франки, и что слова его нисколько не оскорбляютъ меня.