Наш знакомый герой

На лето он приглашал меня к себе, к своим родителям, соблазняя грибами и брусникой. Но я боялась повторить это испытание его семьей, боялась, что он разонравится мне окончательно. И потом — девице моего толка пора было съездить на юг, где я ни разу не бывала и куда меня так манило плакатное курортное великолепие. Вадим найдет себе кого-то другого? Куда ему, теленку. Я обещала ему, правда, писать и даже послала парочку открыток с пустым, ничего не значащим текстом, а потом и вообще забыла о нем. При моей кручености можно предположить, что я не забыла, а решила поморочить его к своей выгоде, но это не так. Давайте договоримся, что я была все-таки не последняя, законченная дрянь, а просто до крайности неумелый, бессмысленный человек, который, к стыду ли своему, к чести ли, но не столько уж рассчитывал, а просто отдавался воле волн, совершая тем самым главную ошибку своей жизни, существуя  б е с с м ы с л е н н о. А сколько зла окружающим приносит эта бессмысленность — не сказать. Гораздо больше, чем профессиональная, вдумчивая подлость, хотя вряд ли подлость бывает таковой, и не дитя ли она той же бессмысленности?

На юг я поехала с компанией Паши Сергеева. Как я говорила уже, компания стояла несколько особняком. Они жили, по сравнению с нами, маменькиными сынками и дочками, весело и отважно. Скажу главное: они уже тогда знали цену джинсов. Какой шикарный каламбур: не цену жизни, а цену джинсов. Они держали на мушке моду и вовсю подражали битникам, весть о которых привезли советские поэты, побывавшие за рубежом. Эти ребята могли учиться и в любом другом институте, но, повторяю, наш был одним из самых модных на тот момент. Все они учились неплохо, потому что презирали неприятности, связанные еще и с учебой. Здравый смысл не покидал их никогда, и хоть они и производили впечатление чуть ли не распущенной богемы, это было только поверхностное впечатление. Они могли смущать остальных разговорами о вчерашних пьянках, но напрасно бы вы подумали, что кто-то из них был вчера действительно пьян. Они не опускались ни до вульгарного пьянства, ни до детской безответственности в учебе, да и ни до каких бы то ни было других явных пороков. С началом теплых дней они проводили выходные в походах, в основном на Столбах, где собиралась студенческая молодежь, а первые барды пели там свои песни. Эта компания была близка с бардами, раньше других узнавала и распевала новые песни. Некоторые из них и сами были не прочь сочинить стишок или песенку с весьма засекреченным смыслом, что давало им право рассуждать о поэзии не снаружи, а как бы изнутри. Между собой они жили дружно, помогая друг другу в быту и поддерживая морально. Хотя большинство из них были иногородними, в общежитии они не жили, а умудрялись находить квартиры на более чем выгодных условиях. Нечего было дрожать родителям, отпустившим деток в чужой, далекий, полустоличный город, — дети умели постоять за себя и наилучшим образом распорядиться своими силами и талантами. В отличие от Вадима, страдавшего такой неприкрытой любовью к родителям и родным местам, эти ребята не вспоминали, по крайней мере вслух, ни о семьях, ни о родине. Не приземляла их эта вульгарная любовь и эти смешные воспоминания, потому были они сильны и победительны. Законодатели. Хозяева.

Когда после одного из экзаменов Паша Сергеев, год назад порвавший со всеми отношения, подошел и предложил поехать с их компанией на юг, я была на вершине блаженства. Это значило, что они, они принимают меня всерьез, как бы зачисляют в свой элитарный кружок. Но я еще была столь нахальна, что не сразу согласилась, а, состроив эдакую ухмылочку, сказала, что подумаю. Но в бочку меду была добавлена ложка дегтя, потому что, пригласив меня, Паша тут же спросил о Туче. Где она намеревается отдыхать, не захочет ли она поехать вместе с нами. Да, я была плохой подругой, это факт. Мне не нравилось, что, допуская меня в свой кружок, они допускают туда и Тучу. А Паша вообще схлопотал от нее по физиономии. О Туче им всем вообще пора было забыть, ведь она отучилась в нашем вузе только год, поступив сюда после того, как ее забраковали в разлюбезном ее сердцу театральном. На следующий год она опять поступала в театральный, опять не поступила, но забрала документы от нас и поступила на филфак педагогического. Это в педагогический-то, где учились одни девицы, которые ни на что больше не годны. И вот сам Паша Сергеев помнит о Туче! Я, считая себя образцом порядочности, передала, поколебавшись, Пашино приглашение Туче. Но она не могла: болела летняя бабушка, поселившаяся в городе после смерти дедушки, также болел единственный Тучин сосед, старый «миллионщик», как он себя называл, вздорный столетний эксплуататор и кровосос, неизвестно почему оставшийся в России да еще доживший до таких преклонных лет.

Так могла ли я, в свете грядущих событий, помнить о Вадиме? Ехали мы весело — с гитарами, палатками и прочим радостным летним антуражем.