Наш знакомый герой

В компании были девочки, и немало, но их соперничества я не опасалась. (И зря, между прочим.) Девочки были малокрасивые, по завязку начитанные и неостроумные. Потому-то я и не удивлялась, что мальчики с особым вниманием относились ко мне, а не к ним. Как бы забывшись, они обнимали у костра меня, не их, со мной стремились уединиться, меня, не других, называли ласковыми кличками и прозвищами. Тогда я была наверху блаженства, но лишь много позднее до меня дошло, как же я ошибалась. Сейчас понимаю, что воспоминания об этом лете — самое постыдное воспоминание в моей жизни. Именно тогда я потеряла невинность, упаси боже — не физиологическую невинность, а душевную. Я отвечала на заигрывания, почитая их за честь для себя, пусто кокетничала, целовалась до одури с теми, кто этого хотел, конечно же не позволяя большего, воображала себя неотразимой и чудо какой женственной, даже не замечая, что, не добившись того, чего добивались, парни оставляли меня в покое, и мои ласковые клички звучали в их устах совсем не так ласково, как простые имена других девочек. Роль моя в этой компании теряла даже свою двусмысленность, становилась все более четко очерченной — от сих до сих — и постыдной. Но где мне было самой понять это! Мне — «малышке», «беби», «заиньке» и «крошке»? Я забыла обо всех и вся и даже не звонила домой, или Туче, или той же Ленке Толкуновой, хотя автоматы в курортных местах были повсюду. Но я не хотела ничего знать о дождливом Ленинграде и невеселых занятиях моих друзей.

К началу учебного года наша компания возвращаться домой не собиралась, решили остаться на бархатный сезон, тем более что нашли выгодную работу по сбору урожая в одном из совхозов. Учились все так, что какой-то пропущенный месяц ничего не значил. Больше всех была счастлива я. Как же! Продлится мое небывалое счастье. Но счастье не продлилось.

Однажды Паша Сергеев отозвал меня в сторону и сказал:

— Вот билет. Езжай домой, Альбина.

— Почему это? — впервые спустилась на землю я, как-то уж очень готовно заподозрив неладное, с забившимся сердцем.

— Тебе надо учиться. Я думал, ты сама поймешь разницу между нами и тобой. Ты не поняла. Уезжай…

Как каменная, отсидела я двое суток в пропеченном солнцем, душном поезде. Так и сяк перебирала воспоминания о проведенном лете и все больше стыдных деталей обнаруживала в нем. О том, как не умела слушать умные разговоры, считая, что они ведутся напоказ, неискренне, как лезла со своим глупым кокетством ко всем и всегда, не умея словца молвить в простоте, как… Ой, какой стыд! Ведь даже стихи, которые я читала за общим костром, говорили против меня. Разве можно было сравнить выбранные мною стихи со стихами, которые выбирали они. А ведь стихи — это же не джинсы. Они доступны всем, они наполняли время нашей юности, как нечто реальное, вещественное. Бери любые, как цветы в поле, чтоб украсить ими свою жизнь. Я выбирала рыночных лебедей…

Чем больше я обнаруживала собственную мелкость и несостоятельность, тем больше злилась на умников, что, как ни странно, вполне естественно для логики слабых людей. Но сейчас, когда я знаю, кем и чем стали они, когда я сама, побившись о пустые стены собственной души, пробудила себя именно этой болью, сейчас я скажу: умники, они все-таки были не такие уж умники. И я, инкубаторский цыпленок, была всего лишь неразвитей их, но не хуже. Не хуже!!! Их мертвые знания не были силой, они, стяжатели мудрости, были глупы, как всякие стяжатели, а их жестокость обернулась потом против них же.

Но об этом потом.

Приближаясь к Ленинграду, я почувствовала вдруг гулкие толчки вины. Перед родными, перед Тучей, перед Вадимом, перед всеми, о ком я забыла за лето. А вина оказалась даже больше, чем я могла предполагать.

Знакомы ли вы с людьми, которым всегда удается избежать чужих неприятностей? Нет, речь не о тех, кто не является на дружеский зов, не откликается на тревожный телефонный звонок или вносящую непокой телеграмму, — речь не о них. Есть другой сорт людей, более редкий и менее отвратительный, людей, к которым не звонят и не посылают телеграммы в случае беды. Уж как-то так получается, что окружающие не вспоминают о них в беде, а сами они не имеют внутри того будильника с тревожным звонком, который другим дает знать о том, что у близких что-то случилось. Таким человеком была я. До меня всегда не вовремя доходили сведения о чьей-то смерти, о чьем-то разводе или о том, что кому-то надо помочь переехать на новую квартиру или на дачу. Клянусь, что я не ловчила, не избегала сознательно подобных дел, но так уж получалось. Скажу больше: я даже негодовала, что все обошлось без меня, без моей готовной помощи. Но может быть, именно потому, что я претендовала на отдельную и самостоятельную роль даже в чужом несчастье, друзья бессознательно не спешили ставить меня в известность о нем. И несчастья сплачивали их и отъединяли меня.