Наш знакомый герой

Были белые ночи и сессия — все вместе. Целую неделю мы гуляли с Вадимом ночи напролет. А Ленка, больная, слабенькая и беременная, ждала его дома. И этого мало. Я мучилась тем, что не могу малость погордиться своим счастьем, а потому делала круги вокруг Тучи, чтобы хоть она догадалась о восхитительном вампиризме своей подруги. И она, конечно, догадалась. Если б она напустилась на меня с прямыми упреками и обвинениями, я бы нашла, что ответить, потому что у меня в голове был готов блестящий монолог о странностях любви. К тому времени я уже умела со слезой рассказать о своем житье-бытье, пожаловаться на родителей (и не наврать, кстати), пожаловаться на дурное детство и предательства подлецов мужчин, в общем, пожалеть себя при свидетелях. Да, я не собиралась врать: по фактам все мною сказанное было бы правдой и, однако же, все — вранье. Потому что на самом деле, несмотря на мамулю и быт, несмотря на поведение Виктора и ложное положение, в которое меня постоянно ставили другие, я была тогда оголтело здорова и счастлива и каждое утро мое было новым подарком жизни. Как это так получалось — не знаю. Сейчас вижу, что оснований для особого счастья у меня не было, но я была счастлива. Сейчас, когда я все понимаю, мне кажется это счастье невозможным, необъяснимым, потому что я забыла то, что называла тогда любовью, и помню только стыд…

Может, дело в том, что я жила тогда не думая? Да, я не думала, но прекрасно выдумывала все, что мне нужно, чтоб защититься от чужих упреков.

Но Туча упрекать не стала. Она вообще, назвав кого-то когда-то своим другом, не могла потом прямо обидеть или оскорбить этого человека. Может, я была не лучше Тамары с Галей, но меня она назвала другом, а потому мне не грозило быть ею уличенной или оскорбленной. Смелая с чужими, беспощадно-правдивая в любом коллективе, она боялась хоть словом обидеть меня. Друг был для нее не тот, кто хороший и безупречный человек, а тот, кто друг. И она умела вникать в души близких.

И когда я после недели ночных шатаний, веселая и самодовольная, ворвалась к Туче, она, лишь глянув мне в лицо, поняла что-то и сказала:

— Ой, прости… Сегодня я не могу с тобой много болтать, всю ночь не спала, вызывала «скорую» Ленке Толкуновой. Опять кровотечение, черт возьми. А от родителей она эти дела скрывает, потому что стыдится их… ведь Вадим приходит домой только по утрам, переодеться… Эти идиоты ведут себя с беременными женами так, будто это они беременны, а не мы.

Вот и все, что она мне сказала. Но, наверное, я все-таки стоила ее дружбы, если не только сумела понять ее и сделать вывод, но и соответственно поступить потом. Хватило же у меня мужества при встрече с Вадимом сказать ему, прямо глядя в глаза:

— Вадим, а знаешь, отчего рождаются больные дети?

Он не стал уточнять отчего, он густо покраснел (вернулась его утраченная было привычка) и больше никогда не давал основания для подобных упреков. Вот когда я  п о л ю б и л а  его. И так вот люблю до сих пор и хожу к ним в гости. А главное, знаю, что в случае необходимости и Вадим, и Ленка защитят меня и поддержат, даже если я не попрошу об этом. Может быть, именно этот мой поступок, спровоцированный Тучей, дал мне основания для какого-то спокойствия и уверенности в себе. Оказывается, я тоже могу от чего-то  о т к а з а т ь с я  в пользу других. Непросто быть человеком, но  м о ж н о.

Конечно же, я понимаю сейчас, что должна была так поступить. И даже не из любви или сочувствия к другим, а из любви к себе самой, во имя того самого душевного спокойствия, которое помогает человеку стать свободным и независимым. Но тогда это был  п о с т у п о к.

Я стала внимательней к той же Туче, и совсем не из подлой потребности наблюдать ее несчастье — а она была тогда очень несчастна, — а просто потому, что мне приоткрылась тайна сочувствия. К сожалению, это был короткий проблеск света в моей, повторяю, неопрятной юности.

Семейная жизнь Тучи никуда не годилась. Сам собой напрашивался вывод, что Опрощенец женился на ней не так чтобы бескорыстно. Почему — Опрощенец? Так мы нарекли его позже. Дело в том, что этот лестничный ночлежник ратовал за простоту и опрощение. Он, видите ли, воображал себя достаточно сложным для того, чтобы начать вдруг опрощаться. Он утверждал, что зло — в интеллигентности и науке, что город — это сточная канава всех нечистот, что «баба» должна быть толстой и глупой, беспредельно преданной «мужику». При чужих он хлопал Тучу по заднице и ухмыляясь говорил:

— Бабье богатство — задница!