Наш знакомый герой

— Тем, что говорила правду. То, что  м н е  казалось правдой. С претензией на объективность. Я думала, что мужчины вообще какие-то другие существа. Тем более он был старше и, как я думала, должен быть сильнее. Я думала, что мои упреки для него, как для слона дробина. Ну, он и защищался этими… шлепками по заднице и опрощением. А ведь он искал жалости… Ты понимаешь, каково это — быть мужчиной? Заработай, защити, ублажи в постели… Играй активную роль. А если ты совсем не активный? Хорошо было раньше, когда браки не расторгались…

— Ты что, очумела? Так бы всю жизнь и прожила с этим ненормальным?

— Да. Прожила бы. И заставила бы его быть счастливым… Могла я, могла, могла…

— У тебя мания величия.

— Нет, просто я теперь знаю, что любовь требует столько же сил и затрат, сколько дружба. Дружить мне с ним надо было. И поменьше говорить правду… Было в нем что-то настоящее, не мог он так уж меня обмануть. Должна я была поверить в лучшее в нем.

Сейчас я думаю: а вдруг она права? Я думаю: а что, если бы меня судили только по поступкам, что, если бы рядом не было Тучи, которая всегда старалась красиво объяснить мои не очень красивые делишки? Мне очень хочется знать, бывает ли так с другими, как со мной: теряешь вдруг понятие о том, кто же ты такая. Заглядываешь, как в зеркала, в лица встречных: скажите мне, кто я такая? Выдайте мне вашу версию обо мне, а я ее примерю. И равнодушные говорят в ответ то, что ты желаешь услышать: ты хороший человек, ты честный человек, желаем тебе того, что сама себе желаешь. Злые говорят: ты дрянь, ты лгунья, и нам очень уютно рядом с тобой, потому что в сравнении мы лучше тебя. Добрые говорят: ты много наломала дров, но ведь это была не ты, ведь мы знаем, что на самом деле ты другая. И очень страшно, если нет рядом с тобой человека, который верит в твое лучшее «я».

Так что стоит ли кидать камень в Тучиного Опрощенца с его причудливо-искореженным характером, стоит ли обвинять его в продуманной подлости, если она обращалась против него же.

— Он такой слабый, что сводит счеты даже с кошкой, — сказала Туча как-то.

Кстати, именно из-за кошки они серьезно поссорились в первый раз. С кошки и началось. Дело в том, что этот любитель простой, естественной жизни как-то даже болезненно ненавидел животных. Вначале он еще соблюдал нормы приличия и просто сторонился той же кошки, почти вежливо спихивая ее с колен, но лицо его при этом выражало такую ненависть пополам со страхом, какую можно было бы понять, если б это была не кошка, а змея. Он же говорил в замешательстве, что животные в городе — это извращение, распущенность и барство. (Поначалу он еще оправдывался перед свидетелями своей неодолимой ненависти к животным.) Потом он перестал это делать. Он строил рожи соседскому боксеру, пока тот на него не бросился, и объявил войну Тучиной кошке. Он бил ее — она царапала его, он бил ее зверски, схватив за ноги — башкой об стенку, она зверски царапала его и не пряталась, а нападала первой. Туча пошла навстречу мужу, выселила кошку на лестницу и там ее кормила, а вместе с ней кормила дюжину лестничных котов, но и на лестнице кошка попадалась на глаза Опрощенцу, и на лестнице продолжалась война.

— Ну, пойми же ты, что ты — искусствовед, а она — кошка, — смеялась над ним Туча, но он злился на нее за попытку внести в эту историю юмор. Она не казалась ему пустяком. Да это и был не пустяк.

Дело в том, что к Анастасии, когда она родилась, он относился почти так же, как к кошке. Разве что не бил. Но та же смесь ненависти и страха была у него на лице, когда Туча давала ему подержать дочь. («Я знал, что не буду жить с Танькой, потому не хотел привыкать к ребенку», — будет он оправдываться потом, опять изворотливо уходя от истины.) В чем же истина? Думаю, что он был болен. Как я узнала недавно, Туча тоже в последнее время подозревала это и потому пристально следила за Анастасией, боясь, что болезнь Опрощенца наследственна. К счастью, Анастасия уж скорей унаследовала характер героической кошки, но не отцовский. Анастасия тоже родилась гордой, мужественной, но и упрямой.

В возрасте пяти месяцев она оплевала Опрощенца кефиром, когда он вздумал подразнить ее и отнять бутылочку. А он замахнулся на пятимесячного ребенка… Вот какая была  п р а в д а, вот в чем могла упрекнуть его Туча, да и упрекала, не подозревая, что эти странности мужа лежат далеко за гранью нормы. Но и хорошо, что она не понимала тогда, что это — болезнь, потому что если б она стала относиться к мужу, как к больному, то терпела бы его до сих пор. «Я должна была заставить его быть счастливым…» А если бы это получилось? Верится с трудом, но она до сих пор угрызается по этому поводу. И чем черт не шутит — вдруг и правда могла?

Но тогда она не подозревала о его болезни, относилась к нему как к равному, обижалась на него, оскорблялась, хотела любви, которой он не мог дать, потому что душа его была ущербна, и кончилось тем, что он возненавидел ее, мелко и мстительно. Жизнь их стала невозможной.