Наш знакомый герой

И вот потому-то мой медовый разводной месяц был прерван — я понадобилась заводу. На сей раз речь шла о моем участии в качестве общественного защитника в судебном деле о наезде на пешехода одним нашим рабочим. Это был уже не первый суд, и меня попросили заступиться за человека потому, что считали толковее предыдущего защитника, и еще потому, что свидетель наезда, а именно жена подсудимого, вела себя как-то странно и ни с чем не сообразно. Да и потерпевшая на каждом суде говорила все по-разному: то водитель у нее был виноват, то она нарочно бросилась под машину, потому что ей изменяет муж. Подсудимого я хорошо знала (одно время мы работали в одном цехе) и потому сочувствовала ему. Скажу больше: я даже заглядывалась на него, потому что было в нем нечто загадочное. Открытое лицо, добрейшая улыбка и при этом — уникальная молчаливость, хотя он и производил впечатление человека, все время готовящегося что-то сказать. Но молчал. Жену его я тоже пару раз видела и разделяла недоумение заводских кумушек, которые не могли взять в толк, что он в ней нашел. Она была маленькая, звероватая, с лицом, попорченным недобрыми гримасами, с громким хриплым голосом и нехорошим смешком. Вдобавок ко всему она была на десять лет старше его и у нее был взрослый сын. Вот она-то и утверждала, что муж ее был в тот момент пьян, хотя экспертиза показывала обратное. Отнестись к подобному делу формально я не могла, а неформальное отношение требовало сил и времени. Я слишком дорожила своей работой, должностью, которую сама же для себя и изобрела сообразно своим вкусам и своей энергии.

Я хотела воспользоваться нашими наконец-то добрыми отношениями с Виктором, чтобы рассказать ему об этом деле, ввести его в курс, посоветоваться. Он вообще не знал о том, какое место занимаю я у себя на заводе, не вникал в мои дела (какие дела, если сижу на обычном окладе), но я все надеялась, что когда-нибудь он о них узнает и взглянет на меня по-особому. Но он этим не интересовался и даже не ходил со мной на заводские вечера, почему я и называю его Карлсоном, который живет на крыше. Из моих сослуживцев никто, кроме Аллы, его не видел.

— Что за чепуха, — сказал Виктор. — Есть же официальный адвокат. Уж наверное он может дать ему на лапу, раз у него есть даже машина.

Это «дать на лапу» всегда присутствовало в речах Виктора, как лучший аргумент. Он не жил — доживал, а потому все на свете готов был купить и от всего на свете откупиться деньгами. Однажды, когда у Ольги были неприятности с математикой, он чуть было не «дал на лапу» ее учительнице.

Он брякнул об этом при дяде Ване и тете Липе, и я впервые видела стариков в таком гневе. Дяде Ване тогда даже стало плохо.

В этом разговоре об адвокате меня возмутило не только «дать на лапу», но и то, что Виктор не видел смысла в моей защите. А смысл был. Потому что у адвоката каждый день новое дело, а я собиралась защищать  с в о е г о  человека со  с в о е г о  завода. И я, хоть ни черта не смыслю в таких делах, была кровно заинтересована.

Он разговаривал с каким-то странным высокомерием, которого у него раньше не было, а потом с улыбочкой нараспев протянул:

— Хор-роший ты у меня человек…

Ну как же я не поняла, опять не поняла, откуда ветер дует?

Но я тогда думала о другом. Я думала о человеке, которого должна буду защищать. Я должна была как следует ознакомиться с делом, чтобы опять у меня появилось то особое высокое чувство правоты, которое помогало мне в работе. Пусть я и руководствовалась честолюбием, любовью к похвалам и всем таким прочим, — я ясно отдавала себе отчет в мотивах своих поступков, — но все-таки наступало мгновение, когда я могла с чистой совестью считать себя хорошим человеком. Хорошим без кавычек, без этой насмешливой растяжки в произношении.

Прежде всего я поехала к жене своего подзащитного, назовем его хоть Петров.

Есть квартиры, в которых воняет. Не потому, что и впрямь воняет, а потому, что так почему-то кажется, когда входишь в такие квартиры. В этой было по-мещански богато, вся она была набита каким-то тряпьем, болтавшимся в самых неожиданных местах и имевшим одну особенность: впитывать пыль и дурные запахи. Плюшевые портьеры и скатерти, несколько ковров, развешенных по стенам, ковер на полу, покрытый сверху дешевыми дорожками, плюшевое покрывало на кровати, чехлы не только на креслах, но я на стульях, а поверх всего этого театрального великолепия — полиэтилен. Конечно же, тут был и хрусталь, плохой и безвкусный, но чисто вымытый и сверкающий, этот хрусталь тщился выглядеть дорогим. Единственное, чего не хватало для полного счастья, это выставки-витрины новеньких макулатурных книг, но это и понятно: до такого извращения хозяева не дошли — не хватило образования.

Жена Петрова, узнав, кто я такая и по какому делу явилась, начала лакействовать. (Я тут же вспомнила мамулю и ее домашние приемы начальства.) Она попыталась меня накормить, но я отказалась, потому что брезговала есть в этом вонючем доме.