Наш знакомый герой

Сурков очень долго домогался объяснений, но лучше бы он их и не добился. Оказалось, что мама узнала на Надином пальце свое колечко, которое отдала в свое время директору булочной, чтоб им с Гришей не умереть с голоду. Типичнейшая блокадная история, прямо как у Гусарова. Конечно же, жениться на дочери мародера Сурков не мог. Мама знала своего благородного Гришу. Другое дело, что Наденьку-то все равно было жалко. Ведь может же быть она ни в чем не виноватой, ничего не знать? Да и нравилась она Суркову, нравилась. И она его вроде бы любила… Как объяснить ей все? Сурков нашел гениальный, как ему тогда показалось, выход. Он сказал, что уезжает в командировку на год, не сделав Наде никакого решительного предложения и не пообещав даже писать. Но Наденька была из тех скромных послевоенных девочек, которые просто считают своей обязанностью ждать, даже если их о том не просят. Она и ждет… до сих пор.

После этого случая тетя Тася в их дом ходить перестала и не пришла ни разу вплоть до похорон мамы. Да и на похоронах она воздерживалась от слез и излишне сентиментальных воспоминаний.

Своей смертью мама задала Суркову тяжелейшую загадку. Были кое-какие весьма странные несообразности, открытые им посмертно в мамином характере. Начать со сберкнижек… Сберкнижек было несколько, и, суммировав все деньги, Сурков подумал, что уж два-то последние нуля в этой цифре были просто немыслимы. Ведь материально они жили от получки до получки, с хлеба на квас, а тут такие цифры.

А через несколько месяцев после поминок тетя Тася открыла наконец мамины шкафы и антресоли и прямо-таки заставила Суркова туда заглянуть.

— Я когда выбирала ей одежду для похорон, чуть с ума не сошла, — сказала тетка.

Все серебро, все ковры, все хрустали, чернобурки, панбархаты и кольца… Все якобы украденное или обменянное на хлеб было целехонько и содержалось в образцовом порядке.

— Я не хочу этого знать! — закричал Сурков, потеряв самообладание, и почему-то возненавидел тетю Тасю.

— Но это нужно знать, — сказала та. — Я не считаю твою мать дурным человеком, но после блокады она совершенно свихнулась. Это не вина ее, это беда. Ты должен знать, что бывает и такое. Ты же работаешь с людьми, ты же решаешь их судьбы. Помнишь, ты говорил мне, что из всех преступников тебе больше всех отвратительны стяжатели? А в разуме ли они, Гриша? Это во-первых. А во-вторых, хотела того покойная или не хотела, но она из-за своей болезни загадила в твоих глазах весь мир…

— Я смотрел всегда своими глазами.

— И когда же ты в последний раз своими глазами видел Надю?

— Я не мог… Мама сказала… Кольцо… Зачем ей было врать?

— Если б я только это знала — зачем ей надо было врать! Я бы не стала знакомить тебя с Надей. Твоя мать сама меня просила познакомить тебя именно с Надей! Говорила, что тебе пора жениться. И потом, Наденька дочь Степана Гаврилыча, а он спас вас в блокаду. Он директором булочной работал. А там всегда хлеб так резали, чтоб хоть по полграмма с пайки оставалось, иначе можно было обвеситься и пойти под трибунал. А твоя мать как раз карточки потеряла… Таким Степан Гаврилович и помогал, как мог. Под свою ответственность. Да и потеряла ли она тогда карточки?

Вот так вот, следователь Сурков, проведите следствие над родной матерью. Объясните, зачем она всю жизнь лгала и передергивала. А главное — так похоже на правду! Осудите ее так, как осудили подпольного миллионера, бравшего через суд алименты с многодетной дочери. Ну же, ну! Вспомнились диспуты по подобным поводам с коллегами. Большинство считало таких миллионеров просто сумасшедшими. Сурков придерживался другого мнения. Сурков не хотел знать такой болезни, он верил в бесконечность людской подлости. Откуда в вас это, Сурков? Ведь именно вы, сталкиваясь с подонками общества, так, наверное, ни разу и не увидели настоящего, черного с ног до головы злодея. «…Люди стали такие страшные, Гриша…»

Это значит — пересмотреть себя. Свой мир, свои убеждения, свое чувство правоты и справедливости. Начать жизнь сначала?

Но ведь у мамы были такие высокие идеалы, такие строгие моральные запросы, такая неподкупность в вопросах чести и справедливости.

Вот он, перелом в вашей жизни, Гриша Сурков. Вот когда вы должны были пошевелиться, чтоб исправить причиненное вами зло. Не начинать жизнь сначала, это глупо и пошло, но исправить то, что можно. Где-то вас ждет Наденька, как тот пионер из детского рассказа, давший честное слово. А Наденька и честного слова не давала. Просто сидит и ждет.

Но совести Суркова помешала стыдливость. Мерзкая, вонючая, мещанская стыдливость. Он предпочел забыть про Наденьку на ее посту, порвать с тетей Тасей, закрыть глаза…

Начать жизнь сначала. А жизнь этого не выносит, она мстит и напоминает о прошлом. И орудием судьбы в данном случае оказалась, как ни странно, Женька Лохматая.