Наш знакомый герой

— А пусть бы вообще катилась к чертям собачьим, — почему-то вскипел и обиделся Гусаров. — Я ее вообще знать не хочу! Дура-баба! Пусть шляется с кем попало, пусть выходит за кого попало. Пусть едет в Сибирь и… дальше.

А Сурков уже понимал, что к чему, и только радовался, что не Новоселову, растяпе, откололось.

— Она хвасталась этим! — возмущенно рассказывал Гусаров. — Мне пришлось дать ей пару оплеух, чтоб замолчала! Ей чем хуже, тем лучше.

— А кто ты такой, чтоб давать ей оплеухи? — резонно спросил Сурков.

— Я? Я кто такой? Откуда я знаю, кто я такой. Я не могу смотреть, как она живет. Ни в грош себя не ценить. Ладно, я такой… Но я уголовник. И я старше ее на целую жизнь. Хотя… с ней я этого не ощущаю. Ладно. Пошел я к этому скульптору выяснять, благо она еще мне в рожу его визитную карточку швырнула. И что ты думаешь? Что я увидел? То-то. Она и там шороху навела. Он чуть не плачет, трясется, когда я о ней говорю. Он, оказывается, ее позировать позвал. А она ему: «У тебя будильник есть?» Вообще-то он тоже с приветом. Женат был дважды. А чего — богатый, талантливый, знаменитый. Но только, говорит, как ни женюсь на чистой и честной, она обязательно шлюхой окажется. Как закон. Одна квартиру отняла, другая машину присвоила — вот и вся любовь. В общем, неудачник он. Решил на шлюхе жениться — и вот тебе раз: пальцем в небо — наша Лохматая. А потом еще щенок этот со своим предложением впутался…

— Какой щенок? — изумился Сурков, поскольку с него хватило и бедняги скульптора.

— Данила! Данила! Ты не слыхал про Данилу? Странно, я думал, о Даниле весь город знает! Да где там город! Вся Земля и окрестности. Вот уж Данила — тот черт знает что. Если на то пошло, то Данила ее и толкнул на все это. У них теперь любовь такая: мордовать друг друга до потери пульса. Вот он мордовал, мордовал, а потом — здрасьте — предложение сделал. В загс пошли, а эта дура паспорт забыла. Ну, он юноша нервный, ворчать стал. Пошли к ней домой за паспортом. Он внизу ждал. А она взяла и по черному ходу смоталась. Два дня у Браунинг отсиживалась, а потом командировка в Сибирь из Москвы пришла — она и укатила. Если б она мне тогда попалась! Только по телефону позвонила. Он ее, видите ли, не считает ангелом во плоти и не боготворит, а потому она за него замуж не пойдет. Боготвори ее! Невинность, как носовой платок, неизвестно где теряем, а потом нас же боготвори! Да чтоб они вместе со своим Данилой…

— Я видел, что она порченая… Но чтоб настолько? Мерзкая тварь! — искренне, до потери зрения возмутился Сурков.

Но реакция Гусарова опять была неожиданной.

— Она — порченая? Это ты порченый. Это мы оба порченые. Данила, тот хоть честный. Он ей сразу сказал: «На необитаемом острове лучше тебя быть не может». А мы… Я тоже думал о ней в свое время. И тоже о необитаемом острове. Иногда идешь с ней по улице — орет, руками машет, песни поет, все оглядываются… провалиться бы со стыда. А ведь я мог… Мог, а?

— Что — мог?

Гусаров вдруг замолчал, сказал глухо:

— Забудь, что я тут наговорил. Разговор не делает мне чести. Все это так, несерьезно. Я у нее прощения попросил. Но мне страшно. А вдруг она вообще не вернется? Какая Сибирь в ее состоянии? Потому злюсь. Сам виноват. Приручил — и недосмотрел. Она же в дочки мне годится, а я?..

— Да ты-то тут при чем? Ее же тянет в грязь!

— А для нее не существует грязи, — спокойно оборвал его Гусаров. — Она нормальная женщина, а не чурка с глазами.

Вот ведь какой этот Гусаров, сам ругался на чем свет стоит, а Суркову, видите ли, нельзя.

Я ненавижу ее, сказал себе Сурков. И я не ошибся тогда, с первого взгляда. Она ужасна, что бы там ни говорил Гусаров. Сурков не хотел понимать ни ее поступков, ни их причин. Сам он не совершал, подобных поступков, жил размеренно и честно. (Вот куда он только умудрился в те времена запрятать Наденьку?)

И еще вспоминает он теперь одну свою подлую, низкую мысль: ну почему она не соврала? Почему не промолчала? Зачем рассказала, ну, тому же Гусарову? И вот это желание лжи и было его, Суркова, порчей. Гусаров прав: Сурков был человек испорченный, потому что предпочитал ложь. А ведь по долгу службы он должен быть рыцарем истины. Он и был им. На службе. Во имя истины Сурков рисковал жизнью, растрачивал силы и время, работал на износ. Но, может, именно потому в быту ему хотелось тишины и хороших манер? А от новых своих товарищей хороших манер не дождешься. Отсутствие страха перед приличиями роднило Гусарова и Лохматую и отъединяло Суркова.