Наш знакомый герой

Первая серьезная размолвка с Гусаровым произошла у Суркова из-за Лохматой. Сурков поначалу было решил, что Гусаров спорит с ним потому, что так явно, на глазах у всех, попался на лжи. Явно же наболтал девице, что он большая шишка, а девица поверила и разлетелась. Знал Сурков этих современных девиц, по делам у него проходили. И еще хорошо, если просто как свидетели, а не участницы и не жертвы. Эти их размалеванные рожи только чего стоят! Да мама бы на порог такую не пустила. А Гусаров, будто прочитав его мысли, сказал:

— Ты на ее глаза размалеванные зря таращишься, ты бы внутрь заглянул!

Сурков, интуитивно стыдившийся своего чистоплюйства, любил иногда разыгрывать из себя циника, особенно с Гусаровым, потому что Гусаров сам поигрывал и других провоцировал на позерство.

— Как она в постели-то? У меня таких не было, не решался.

Гусаров глянул на него бешено — сейчас ударит.

— Я по другой статье сидел.

Уже на следующем занятии лито Сурков понял, что Гусаров знал, за кого заступался. (Он только не знал, что Женькины опусы и для самого Гусарова окажутся сюрпризом.) Сурков слушал ее вначале так, как слушал бы Нинель, или Пивного Старика, но потом…

Впервые в жизни Сурков, имея полную возможность, не мог спать всю ночь. Он думал о том, что вдруг все те, кого он про себя называет дешевками и потаскушками, те, кто проходил у него по делам даже как соучастницы преступлений и укрывательницы преступников, вдруг они тоже были совсем не такими, какими казались ему? Лицо за лицом рисовалось на светлом квадрате утреннего окна: беспомощные, жалкие, загнанные в угол, неприсмотренные девчонки. Он пристально вглядывался в эти лица, усилием воли смывая с них жалкую клоунскую косметику, и в итоге на лице каждой проступали ясные и доверчивые глаза Женьки Лохматой, странной подружки Андрюхи Гусарова. А ее уши? Что же, что уши. У Нефертити тоже были уши…

Сурков даже забыл о развившейся и так и не вытравленной из него привычки прикинуть сначала: а что бы сказала мама? Впервые он вообще позабыл о маме, о ее вкусах и претензиях к девушкам.

В эту ночь он завел «дело» на самого себя. Он полюбил. Влип по-крупному.

К Андрюхе Гусарову Сурков не ревновал — у того, на взгляд Суркова, все было прекрасно: и жена, и учеба, и денежная работа на стройке, и явные сдвиги к лучшему в литературных делах.

Но вот этот странный незнакомец, которого никто не заметил, потому что все были заняты Семеновым. Красивый тип, ничего не скажешь. Но наметанный взгляд Суркова разглядел, что этот красивый тип если не был, то легко мог стать его, Суркова, клиентом. Нет, в лице у этого человека не найдешь жуликоватости, мелкой изворотливости. Какой-нибудь там мелкой кражонки за ним при всем желании не отыщется, но «хулиганка» быть могла. Какая-нибудь необычная, изящная, утонченная «хулиганка». Если не хуже. Красив, зараза. И на Лохматую еще таращится. Да, только с этой точки зрения мог теперь Сурков относиться к людям — конкурент или не конкурент. Ему, по наивному эгоизму, даже в голову не приходило, что девчонка откажет ему вообще, без всякого соперника. Слишком долго Суркову внушалось, что он прямо-таки подарок для любой женщины.

Два раза подряд Лохматая пропустила занятия, а Сурков не смел даже ни у кого спросить о причине. Он себе воображал по этому поводу, что хотел, пока однажды не был сражен тем, что Женькино местонахождение известно не только Гусарову, но и Новоселову, этому красавцу мужчине, который в лито без году неделя, а уже со всеми накоротке.

Купит он девчонку, думал Сурков о Новоселове. Замашечки купецкие. То Новоселов предлагал после занятий пойти всем лито в ресторан (разумеется, за его счет), то затаскивал к себе домой, кормил-поил всю шатию-братию, дарил, как какой-нибудь восточный князек, понравившуюся тебе вещь. Сурков не доверял таким широким натурам. Многих таких он на своем веку раскусывал и раскалывал, и частенько получалось, что щедрость такого рода расчетливей скупости. Помнили эти господа: где, когда, кому и сколько дали. А значит, не просто так давали. Гусаров таких тоже знал, с ним можно было говорить откровенно хотя бы об этом.

— Нет, он — другое, — сказал Гусаров. — Как хочешь, а другое. Он не ловец человечьих душ, ему действительно интересны люди. Это надо понимать. А денег у него полно. Мне кажется, если у него не будет денег, он так же легко возьмет, как сейчас дает. Мужик он, Гриша, и воспитан для мужской жизни. Вот это тебя и злит.

Сурков хмыкал и оставался при своем мнении. Теперь-то ясно, что ревновал. И вот, промаявшись две недели в неведении насчет Лохматой, даже как бы потеряв с ее исчезновением на время смысл жизни, он, наконец, завел разговор о ней с Гусаровым. Разговор осторожный и продуманный, как допрос. Всегда-то Гусаров, тертый калач, его раскусывал, а тут что-то не сработало, и приоткрылся он перед Сурковым много больше, чем того хотел.