Наш знакомый герой

У нее хватило сострадания увидеть, как тот же Пивной Старик, в свои семьдесят с лишним впервые задумавшийся о жизни, буквально на глазах разгибался, превращался пусть не в мыслителя, но в человека. Хотя он-то, наверное, и всегда был человеком, только сам не знал об этом, пока не взялся осмысливать свою судьбу. Глупо, коряво, но, в отличие от Золотова, искренне пытался он писать. Несмотря на свой опыт и возраст, он относился к Лохматой с таким доверием, что дал ей тайком от всех прочесть свою рукопись. И вот какой-то мальчишка…

Горчаков не был запрограммирован на ссоры. Он был из тех новеньких молодых людей, которые во всех отношениях снимают пенки: любят и дружат, пока их гладят по шерстке. Им кажется, что во всех их недостатках виновато зеркало, а не лицо. Ссорился он страшно и бесповоротно, путая правду с истерическими домыслами. Ни спокойный, выдержанный тон жены, ни то, что она все-таки, как могла, смягчала свой гнев, не произвело на него впечатления. Он просто вообще не понял, о чем идет речь. Чистосердечно не понял и чистосердечно обиделся. А когда обижаются такие, как Горчаков, они  г о в о р я т. Не была искренней его любовь, не раскрылся он в ней, но обида была искренней. И уж в обиде-то он раскрылся. Он сказал все, что он думает о жене: о ее внешности (а чего стесняться), о ее, как он выразился, потугах на славу и еще о многом другом, после чего женщина менее сильная, чем Горчакова, вряд ли бы уже поднялась.

Ко всему прочему можно было подумать, что, женясь на Горчаковой, он не знал ее прошлого, хоть она выложила ему все сразу же. Но со свойственной ему подозрительностью он считал, что если уж она что-то рассказала, то только для того, чтобы скрыть нечто гораздо более страшное и непристойное. С такими людьми полная правда бесполезна: они обязательно добавят к правде какую-нибудь жуткую отсебятину и будут добавлять ее до тех пор, пока не останется правды, а одни лишь их досужие домыслы. Не от сильной любви рождается ревность, а от неосознанной жажды разрыва.

Естественно, Женька не могла спокойно слушать речи Горчакова. Хорошо, что под руку не попалось ничего, кроме подушки. Она кинулась на него с этой подушкой и очнулась только тогда, когда по комнате кружились перья, а дверь была открыта настежь. Наутро под каждым глазом обнаружила по синяку.

Она была беременна на шестом месяце… Через некоторое время он позвонил и сказал:

— Вот что, ты! Есть человек. Он может избавить тебя от… Он позвонит, дашь ему пятьдесят рублей — и концы в воду. Меня в это дело не впутывай, ты!

Да, старуха Браунинг была права. С дураком каши не сваришь. Дурак говорит раз и навсегда: круто и бесповоротно. Он идет к своим неведомым чистым и высоким целям, оставляя на пути беременных женщин и прочую недостойную чепуху.

Но не потому она плакала, поняв всю бесповоротность его решения. Ей было жаль его, юного калеку с кастрированной душой. Она презирала себя за то, что не могла удержать  д а ж е  такого. Она не понимала, что  д а ж е  такого и держать-то не надо.

Теперь, столкнувшись со злобной бесповоротностью мужа, она наконец-то по-настоящему оценила Данилу, который на время был как бы позабыт, заброшен в дальний ящик. Теперь она понимала, что такое Данила, с его уходами и возвращениями, с разрывами и, опять же, возвращениями. Данила умел думать. Он не рисовал и не мечтал о славе, он был просто талантлив в этой, единственной своей жизни, а потому ничего не решал бесповоротно. Да, он был молод, чужая боль доходила до него не сразу, но для того-то ему и дадена была возможность прощать и просить прощения.

О, как по-новому, как наконец-то по-взрослому любила она теперь Данилу, каким сплошным счастьем увидела она свою юность.

Она не знала, как, почему, зачем берутся за перо мужчины. (Потом Новоселов расскажет ей свою тайну.) Но что касается женщин… Женщина должна любить кого-то. Бывает, что недостойного, но как же ей повезло, если достойного. Тогда у женской литературы появляется адресат, та самая конкретность, которая рождает отклик в сердцах читателей. Не потому ли у многих совсем не глупых женщин (да что там, у старухи Браунинг) можно обнаружить под подушкой зачитанную до дыр «Джейн Эйр». Ты пойми до конца кого-нибудь одного, полюби его — ты близка уже к любви ко всему человечеству. А уж когда появится ребенок… О! Все, оказывается, было к лучшему!

* * *

Все было к лучшему. Гусаров давно понял это. Военное детство, блокада, тюрьма-сума — все было к лучшему. Время чертило на его шкуре довольно кровавые письмена, а ему оставалось только расшифровать их, не оказаться слепым червем в своей единственной жизни. Ведь только полным непониманием происходящих на его глазах жизненных процессов бездарь отличается от человека талантливого, современного и разумного.