Наш знакомый герой

А перед самым приходом моим из армии мыла она окно в их общей комнате да и упала. Он и не слыхал, как она упала. К нему прибежали — он спал. А я точно знал — она ли сама с собой покончила, он ли помог, но не просто дело было. С такими людьми просто не бывает. Знаете, теперь, когда я пишу, я замечаю, что от каждого человека в памяти словцо остается, оно будто ключи к человеку. И вот от этого дружка моего мне слово «ненавижу» осталось. Это было его любимое слово. А ненависть… И потом, потому еще все не просто тут было, что моего возвращения из армии он дожидаться не стал. Исчез и адреса не оставил.

Потом я его долго искал, после того случая. Я знал: он убийца. Ах, как долго я его искал… Я бы его убил, честное слово. Жизнь моя смысл потеряла. Но искал я его, как выяснилось, напрасно. Нет, не думайте, он не сам на себя руки наложил, такие не накладывают, такие… если подыхать вздумают, не одного за собой утянут. Его где-то под Норильском в драке убили. Он с отверткой на людей кинулся, вот и получил свое. Я только простить себе не могу, что без моей помощи его на тот свет отправили. Под расстрел бы пошел. Однако не суть… Как бы ни жил я тогда (а год у меня шел за десять), слова искать не переставал. Не мог уже по-другому. Искал слова для своей Валюхи, будто все письма ей писал. А и что такое литература, если не письма к нашим возлюбленным? Верите, я ей до сих пор все рассказываю. Особенно радуюсь, если человек хороший попадется или сам я на высоте окажусь. Я люблю  л ю б и т ь, понимаете? Пусть это слово от меня и останется, пусть. И никогда не пойму «ненавижу», потому что сдохла моя ненависть вместе с ним.

От рождения был я силен и глуп — подонкам верил. На их размотки и провокации поддавался, а теперь я принципиально верю — доколе им не надоест.

И женился я тоже вроде по чужой закрутке. Я, видите ли, как бы это сказать… Ну, красивым считаюсь… С женщинами вежлив, иначе теперь не могу. Ну бывало, что чужие невесты на меня заглядывались… Вот мои приятели и решили меня окрутить, мягко говоря. А приятели у меня в те времена разные водились, не сочтите за лесть, но таких, как вы, не было. Только мечтать мог о таких. Я ведь тогда сыщика из себя разыгрывал, со всякой шантрапой водился, узнать кое-что хотел. Мотало меня с юга на север, с запада на восток в поисках погибели на свою голову.

И вот раз в тундре… Да, в тундре мы сидели… И говорят мне приятели мои: там, в тундре, есть кочегарка, а в кочегарке баба… она все знает. Только пьянь страшенная. Вот тебе четверть спирта, к ней и топай. Авось что и узнаешь… Вышел я в тундру, глазепаю, где там какой дымок вьется…

Ну, различил дымок, а стало быть, кочегарку. И женщина там в топку уголь кидает. Лица не разглядел, чумазая. Язык — как бритва. Жизнью траченная, видать, до последнего пульса. Ну, трали-вали, кошки гуляли… Я спирт выставляю. Она выпила немного, и сморило ее. Вот и говорит она мне: «Теперь ты кидай уголь в топку, — здесь тундра, иначе трубы лопнут, раз уж меня напоил…»

Ну, я и кидаю. Всю ночь кидал. Утром подступил к ней с разговорами. Она на меня глаза вытаращила. Не блатная вовсе женщина. Ребенок у нее погиб, муж бросил, вот она и завербовалась сюда, чтобы тундрой да спиртом себя прикончить.

Да, знали меня мои приятели, все верно рассчитали. Зачем, думаю, бабе тут гибнуть? Мне и самому гибнуть надоело. Родился — имей совесть жить и размножаться. Кобеляж не по моей части, а жениться надо. Это как-то честнее. Долго я ее уламывал… Долго… по-тундровому, конечно, это долго. Час, наверное. А потом уговорил. Вот так я и женился на Ленке. Сюда привез. И не жалею. Хорошая жена получилась, хоть взбрыкнет иногда. А как ей не взбрыкивать — она со мной прошлое позабыла, а я-то… Ладно, не суть. А теперь вот и люди вокруг меня появились, и Ванька родился…

— Ага! — не выдержала Горчакова. — Ты тоже?

— Что — тоже?

— Любовь тебя ко всему этому привела, да?

— Любовь. А что же еще? Хотел бы я прочитать книжку того, кого к этому ненависть привела. Есть ли такие книжки?

Этого никто не знал. Подозревали, что нет.

Тогда Новоселов ничего еще толком не создал. Так, несколько рассказов. Их, наверное, и впрямь рано было печатать, но почему их все запомнили, почему они будоражили всех, кто их слышал? Может, на других действовала сама личность Новоселова?

Да, ничего еще не создав, он жил жизнью творца, обнажившего перед людьми душу. Естественно, видя чью-то обнаженную душу, всегда найдется любитель в нее плюнуть. В «Львиной доле» об этом говорилось довольно определенно. Но в жизни Новоселов это не очень-то и замечал. Не мелочен он был, не пристален к ерунде.

Новоселов стойко верил в человеческую душу, верил, что есть в жизни какой-то смысл, и смысл этот в добре и пощадности.

Вот чем и был ценен Новоселов по самому высокому счету: он был милосерден.