Наш знакомый герой

Но что же было потом? Ну, спасся герой из трещины… А дальше? Как прочесть последние слова романа: «Генеральная репетиция смерти прошла удачно. Встретимся на премьере». Была ли уже «премьера»?

Кстати, откуда взялись эти театральные слова? В последнее время, как известно, Горчакова балуется театром. Но нет, надо верить Гусарову. Не пошел бы Андрюха к Суркову с явной выдумкой. Уж про себя и про Женьку он может говорить точно.

Но кто же тогда, кто? А если Ванда?

* * *

А если Ванда? Уж как-нибудь, но без Ванды не обошлось.

Ванда — это вещь.

Обычно после того как люди раскусывают такую вот Ванду и ей подобных, они, даже самые трезвые и разумные, начинают вдруг допускать в своей речи всякие мистические термины и понятия вроде «животный магнетизм» или «черная магия». «Я сам не знаю, почему я поступил так, как она хотела, но она посмотрела вот так…»

А ведь дело было в том, что не столько Ванда была обманщицей, сколько другие с радостью обманывались на ее счет. Потом, задним числом, они видели, что на Ванде крупными буквами написано, кто она такая, ошибиться мудрено. Но… ошибались.

Внешне Ванда взяла на себя роль эдакой бедной падчерицы, которая переносит старушек через ручеек, освобождает печеньку от хлебцев, яблоньку от яблочек. До всего и до всех ей есть дело. Она беседует со швейцаром о радикулите и с уборщицей о внуках, она добра и демократична. Ванда настроена на то, чтоб нравиться всем на свете, никем и ничем не пренебрегает, никого не считает недостойным своего внимания. Она так хороша, что у разумных людей в конце концов появляются сомнения. В какой-то момент, когда Ванда не выдерживает роли и допускает ошибку, становится ясно, что живет она по принципу шпионажа, то есть абсолютно не принимая законов того общества, в котором живет, заведомо считая всех врагами. А с врагами все средства хороши. Наиглавнейшим орудием Ванды была лесть. С людьми грубыми и вульгарными — лесть грубая и вульгарная, с людьми потоньше — и лесть потоньше.

Горчакова познакомилась с Вандой в коридоре большого издательства, причем она даже не может вспомнить, как это получилось. Как Ванда подошла, как начала разговор, как этот разговор перешел на Женьку — ничего она не помнит.

И вот среди пустой болтовни Ванда вдруг обмолвилась, что ее муж обожает писательницу Горчакову, заставил ее, Ванду, почитать рассказы этой писательницы, и она, Ванда, тоже пришла в восторг.

Бедная, глупая Женька! Ей тогда и в голову не приходило, что, в сущности, отнюдь не весь свет занят ею, что ее литературные успехи — ее личное дело. Сейчас, имея за спиной несколько книг, она и то удивляется, что ее кто-то знает, ей все время кажется, что люди что-то перепутали и хвалят кого-то другого, не ее. А тогда сыр выпал.

Ну почему, почему Женька, в общем-то естественная и, главное, не умеющая еще тогда даже из приличия терпеть фальшь и ложь, почему она подружилась с Вандой? Как та влезла к ней в доверие? Да и влезла ли?

И вот здесь сама собой возникает мысль о болезни, симптомы которой хорошо знают женщины, ее перенесшие. Эта болезнь — развод. Любила или не сильно любила женщина мужа — значения не имеет. Если вспомнить, что большинство женщин вытворяет сразу после развода — волосы дыбом встанут. И Женька не была исключением. «Все подонки, мужики сволочи, мир несправедлив, я теперь никому не нужна, но я ему отомщу…» — этот ряд кухонных воплей можно продолжить.

Почему, когда она потеряла Данилу, боль, хотя и была нестерпимой, не кидала ее все же в мещанскую подлость? Чем таким уязвил ее Горчаков? То ли решила она, что муж — ее собственность, пусть дрянненькая, то ли лучше с умным потерять, чем с дураком найти?

По крайней мере, тогда Женьке казалось, что все ее предали. Она кипела злобой не по существу, говорила слишком много слов, которые еще много лет не удастся смыть и забыть, как самый большой позор в ее жизни.

В общем, нет подлее ямы, чем яма самолюбия. И надо было, чтоб кто-то понял ее. Мужчины, как ей казалось, этого понять не могли, да и чувствовала она подсознательно, что бракоразводными разговорами роняет себя в их глазах. И вот тут, как по волшебству, явилась Ванда.