Наш знакомый герой

До него, очевидно, дошла весть о ее разводе. Или почувствовал сам — это он мог.

Данила пришел глубокой ночью… Уже по звонку Женька поняла, что это он и никто другой.

Он был то ли слегка пьян, то ли возбужден, но вообще-то весьма вразумителен. Впрочем, говорили они мало. Это была первая ночь их любви. И последняя. До этой ночи Горчакова, много о себе возомнившая из болтовни Ванды и воображавшая себя женщиной куда как опытной и толковой, не знала, что можно быть такой счастливой. А утром Данила сказал:

— Вот я и провел свою первую брачную ночь. И очень рад, что именно с тобой. Невесте не до меня — она считает подарки, так что вряд ли она заметила мое исчезновение. — Он демонстративно вынул из кармана золотое кольцо и так же демонстративно надел его себе на палец.

Горчаковой показалось, что сейчас она умрет. Да и умерла бы. Но в соседней комнате спала годовалая дочь, а из машинки торчал лист недописанного рассказа. Получалось, что помирать нельзя.

— А кто… твоя жена? — глупо спросила она.

— О, она женщина деловая. Заведует обувным отделом в «Пассаже». Не то что мы с тобой, простые смертные.

Дико звучал этот текст после всего, что было ночью. Но она так хорошо знала Данилу, так чувствовала (любила, любила!), что безоговорочно ему поверила. И он увидел, что поверила.

— Да вру я все, вру…

— Не врешь, знаю. Это я виновата, — сказала она.

— Ты? Это точно! Кто просил тебя лезть первой? Запомни: мы этого не любим. Мужчины этого просто на дух не переносят. Мы любим, чтоб инициатива исходила от нас.

— Так ты все-таки любил меня?

— Почему это «любил»? Я не умер, чтоб обо мне говорили «любил».

— Но зачем тогда…

— А ты зачем?

— Тогда уходи! И не смей возвращаться никогда, никогда. Я сыта тобой по горло!

Он ушел. А через полчаса начались бешеные звонки сначала в дверь, потом по телефону. Она не открыла дверь и не сняла трубку. Она устала. Она так больше не могла.

Но что было делать после этого? Кому рассказать? Гусарову? Ну уж нет. Маме? Разве она поймет такую дичь? Браунинг? Та скажет, что в их времена такое было бы немыслимым, — как холодной водой окатит.

И потому оставалась только Ванда… Уж она-то ничему не удивится. Ванда и не удивилась.

— А я что говорила? — сказала она. — Жизнь — это борьба, а мужик — самый лютый враг. Помнишь: «Любимых убивают все, но не кричат о том» любимых убивают все бесстыдством иль стыдом! Трус — поцелуем похитрей, храбрец — стальным ножом!»

Вот как напряглась Ванда, даже стихи в помощь себе привлекла, лишь бы доказать свою правоту.

А через несколько дней она принесла Горчаковой пару шикарных дефицитных сапожек по государственной цене.

— Я сказала этой торговке, что иначе она потеряет мужа. И разъяснила ей, где он провел свою первую брачную ночь. С торговками, детка, только так и разговаривают. А твой Данила пусть теперь доказывает, что он не верблюд. Последнее слово всегда должно остаться за настоящей женщиной. Ясно?

В тот страшный для Горчаковой период жизни логика Ванды показалась ей убедительной. Зачем приходил к ней Данила? Затем, чтоб убить?

А потому Женька с наслаждением примерила сапожки. Себя Ванда тоже не забыла — она вынула из жены Данилы две пары. А может, и три?

Но прошло время, Горчакова опомнилась и поняла совершенно определенно, что от Ванды надо бежать. Уже не вампиризма ее, не житейской нечистоплотности боялась Горчакова. Она испугалась за свою чистоплотность. Ведь был у Женьки, в отличие от всех прочих, еще один выход, еще одна возможность проконтролировать себя, свои мысли и поступки. Перечитав однажды вечерком все свои последние рассказы, Горчакова почувствовала, как от этой прозы шибануло вдруг Вандой. С одной стороны, не было ни одной отрицательной героини, кому бы она не придала некоторых черт Ванды, с другой же — Вандина демагогия в прозе того времени тоже присутствовала. И тяга и презрение к Ванде боролись точно так же, как в Женькиной душе. Но проза была объективней. В моменты отрицания Ванды это была живая, нервная, точная проза, но когда дело доходило до философии Ванды с положительным знаком — начиналась ложь.

Бежать от Ванды… Но как? Какая такая сила была у Ванды, что бежать от нее казалось немыслимым? Ну, бездельница, ну, шлюха, ну провокаторша, аферистка, шантажистка… Конечно, способна на многое: от размашистой авантюры до мелкой кражонки.

Но в таком случае она могла украсть и роман, если только роман тогда уже был. Новоселов  м о г  дать почитать его Ванде, потому что, в отличие от большинства, совсем неплохо к Ванде относился. Считал ее жертвой несчастных обстоятельств.

Но если бы Ванда и впрямь украла роман, она постаралась бы вытравить из него свой образ, отнюдь не светлый. Есть там такая Изабелла, названная феноменом бессовестности. Впрочем, Ванда и действительно феномен бессовестности, а потому чихать ей, как ее назвали. Зато, оставив в романе свой светлый облик, она тут же отметает от себя подозрения в краже романа. С Вандой все ясно.