Наш знакомый герой

За свою манеру езды Гусаров мог не стыдиться: водил он виртуозно и мужественно. Реакцией жизнь одарила. И еще он знал правила. А главное правило, на его взгляд, заключалось только в том, чтоб не нарушать правил. Обогнал всех, обскакал, нарушая нормы и запреты, — и в кювете. Перед самым финишем. Это закон.

Как бы ни бесился тот тип за рулем, Гусаров все же нагонял его и обгонял между населенными пунктами. Так бы оно все и было до самого Ленинграда, если б, в очередной раз чуть не придавив толстую запаренную женщину, заставив ее униженно (они оба чувствовали унижение старой толстухи, будто дышали ее старыми, хриплыми легкими), так вот, заставив женщину униженно и предсмертно семенить перед своей машиной, замшевый, желтенький в цыпленочка тип опять вырвался вперед. Мало того, он сделал какой-то презрительный жест, явно предназначенный Гусарову, отчего тот пришел в неистовую ярость.

Раньше вспышки такой злобы случались с Гусаровым часто, а потому даже эта вспышка будто швырнула его назад, в молодость.

Горчакова прекрасно знала, что нельзя ничего говорить ему сейчас под руку, останавливать, заговаривать зубы. Гусаров все равно поступит так, как сочтет нужным.

Перед будкой ГАИ образовался небольшой затор, проштрафилось сразу несколько водителей. И Гусаров, и Замшевый вынуждены были остановиться. Гусаров притормозил, вышел из машины и встал перед машиной Замшевого. Он стоял спокойно, лишь чуть шевелил указательным пальцем правой руки: «Поди сюда, голубчик». И тот вышел. Учуял в Гусарове не нынешнего господина сочинителя, разъезжающего в собственной машине, а того, бывшего парнишку, которого следует слушаться. Горчакова открыла дверцу, собираясь чуть что прийти на помощь.

— Тебя как зовут? Эдик, Виталик или Толик? — спросил у Замшевого Гусаров. (Тот встал рядом с Гусаровым, и Гусаров запутался где-то у него под локтями.)

— Ну, Толик, — пророкотал Замшевый, не понимая, что называться Толиком с его ростом и отъевшейся ряхой как-то неприлично.

— Будем знакомы. Я — Гусаров! — И так резко боднул Замшевого головой в живот, что тот съехал на асфальт и сел, прислонившись к дверце своей машины.

— Понял, за что?

— Я сейчас гаишникам скажу… — слезливо пророкотал Замшевый.

— Говори. А лучше всего пожалуйся маме, дерьмо! Только учти, я твой номер запомнил и найду тебя. И не морду набью, а вот эту твою игрушку поломаю, гонщик чертов. Чтоб знал — людей нельзя унижать только потому, что ты на машине, а они пешком. Людей вообще нельзя унижать безнаказанно. Бог не фрайер. Понял?

— Понял.

— Ну и вали тогда. Только по правилам. Посмей нарушить…

Все это произошло мгновенно, никто внимания не обратил на происшедшее. Двинулись дальше, но Замшевый безнадежно отстал.

Как ни странно, настроение заметно улучшилось. Дело не в том, что сорвал злобу, а в том, что злоба была правильно адресована.

— Новоселов бы тоже так поступил, — неожиданно сказала Горчакова.

— Не хорони его, еще не вечер. Конечно, с Нинель, на первый взгляд, все ясно. Но только на первый взгляд. Может, она его и впрямь видела, но не вчера, а месяца полтора назад? Тут возможны всякие смещения…

Они пришли к выводу, что надо все же довести дело до конца — навестить Нинель в лечебнице. Не только для того, чтоб, как теперь говорят, навести информацию, но просто так, раз уж она напомнила о себе и позвонила. Нинель тоже была частью их жизни, лучшей частью, частью молодости. И они чувствовали, что виноваты перед ней хотя бы потому, что они-то «выбились в люди» (так почему-то считается) посредством литературы, а она…

Надо навестить Нинель…

* * *

Надо навестить Нинель. Раз уж дал себе слово, то ползком ползи — выполни. С тех пор как Иван Соколиков победил в тяжкой борьбе с пьянством, жизнь его легче не стала. В любой компании, где бывал Иван, всегда находился самый пьяный человек, который самостоятельно не мог найти дорогу домой. Почему-то Иван брал обязанности по доставке пьяных на себя. Ханжой не стал, вот почему. И вчерашнего пьяного приволок аж за город. Ехали на такси, но пьяный путал следы, забывал свой адрес, вытворял бог знает что, а в итоге они оказались вот здесь. За городом. У пьяного денег на такси не было, платил Ванюша, а утром постеснялся сказать об этом своему подшефному. Тот был мрачен и сгорал от стыда.

Таким вот образом Ванюша Соколиков без копейки денег в кармане оказался на шоссе. По шоссе одна за другой шли машины, но не те это были машины, и вообще не та часть света, где он бы проголосовал не задумываясь и не смущаясь. Его рука как-то непроизвольно дергалась, хоть и застывала на полужесте: то ли милостыню просил, то ли кланялся. Перед такими жестами машины обычно не останавливаются.

Но, как это ни странно, одна машина вдруг затормозила.

— Вы в Ленинград? — спросил робко Ванюша.

— Нет, через финскую границу с грузом контрабандной водки, — молвил хмурый водитель, не глядя на него. — Садись, довезем…

— Гусар, это же Ванюша! Черт возьми, Ванюша!!!

* * *

— Гусар, это же Ванюша! Черт возьми, Ванюша!