Наш знакомый герой

Все-таки интересно устроены люди! Неужели Ванюша думает, что он способен кого-то оскорбить? Обидеть? Это же додуматься надо: «оскорблял молодость». Жизнь только и делает, что оскорбляет чью-то молодость, — это называется жизненный опыт.

— Все бы так оскорбляли, — буркнула Горчакова. — Если б не ты, не Гусаров, не тот же Новоселов…

— Я его не знал, но мне о нем многое рассказал Суздальский…

— Суздальский?

— Представь, как я удивился, когда одна наша партия остановилась в северной деревне у черта на рогах, и там я встречаю Суздальского! Он работает директором школы…

У Горчаковой глаза полезли на лоб. Это чтобы городской, слегка пижонистый парень с неизменной гитарой — и директор школы где-то у черта на рогах?

— Он прекрасным учителем оказался. Занимался не только с детьми — все к нему ходили. Он просто читал вслух книги, без пропусков и купюр. И как читал! Вот кто знает с самого начала эту тайну обожания! В его деревне никто и телевизоров не смотрел. Особенно экранизации. После подлинника подделка идет плохо. Он великий актер. Странно, почему ему не повезло в театре?

Ванюша был наивен, как и прежде. Он ждал от жизни и судьбы логики, не видя, что логики-то как раз и не хватает. Как все чистые, добрые, хорошие, но книжные люди, он мерил мир литературой, не замечая, что при всей похожести мир и литература абсолютно разные вещи, а похожесть нас просто запутывает. Настоящая литература, на которой был воспитан Ванюша, пишется настоящими людьми, настоящими творцами, а потому произведение выдает их волю, их стремления, даже если взгляд на мир у писателя кажется негативным. Естественно, что в хорошей литературе всегда есть справедливость, вера…

Что такое настоящий писатель, настоящий творец? Это человек, который говорит то, что именно он хочет сказать. Каждой строчкой он выдает себя, свой положительный и отрицательный опыт. Это мужественный акт — творчество, когда ты выдаешь себя.

Литературный Сальери не может притвориться Моцартом в слове, потому что чужими легкими долго не продышишь, а в литературе слова — не просто слова, даже и не главное. Слова и мысли имеют смысл лишь в том случае, если это твои слова и мысли. Но Сальери не отваживается предстать перед нами голеньким — выдать свою ненависть, зависть, пустоту. Ведь все эти качества почему-то навек повязаны с трусостью. Всех этих сомнений Моцарт не знает, он даже не ощущает, что душой расплачивается за слова, ему нечего стыдиться, у него одно намерение: привести мир к гармонии. Потому он логичен, потому логично то, что он нам говорит, и потому мы с такой готовностью ему верим. Мы хотим верить справедливости и порядку. Да они и существуют. Только что делать, если, существуя  в о о б щ е, они обойдут стороной кого-то из нас, верящих? Гений не виноват, что его стремление к гармонии в тысячу раз прекраснее жизни, но больше принадлежит гармонии, а не жизни. Как и сам гений.

Зато Сальери принадлежит жизнь. Тут уж он мастак ставить все с ног на голову, путаться под ногами, клеветать. Сальери дробят жизнь на кучу мелочей и осколков, на кучу нелогичностей и несуразностей, все запутывают, усложняют, извращают. Как злые дети, они рушат построения детей созидающих, пусть из песка.

Моцарт, отважный ребенок, со слезами смотрит на разрушенный мир и, закусив губу, созидает его заново. Тысячу раз разрушенный — тысячу раз заново. Мало того, что ты выбрал стезю созидания, ты еще должен тысячу раз начать все заново, чтоб доказать правомочность своего выбора. Куда деваются таланты актеров без ролей, писателей, которых не печатали, философов, которых казнили? А ведь как из ничего не бывает ничего, так и ничто не исчезает бесследно. Рукописи не горят.

— Ну вот как, скажи мне, актер может доказать, что он актер, если ему не дали роли?

— Но как они посмели не дать? — возмутился Ванюша.

— Ты бы лучше спросил: как он умудрился не взять ее сам? Чего ему не хватило?

— И чего же, по-твоему, ему не хватило?

— Подлости, вот чего, Ваня.

— Что же, по-твоему, все, кто играет, — подлецы?

— Нет, нет и нет. Просто я думаю, что Суздальский взял свое. Но он, я думаю, взял свое где-то в другом месте…

Впервые она всерьез подумала о Суздальском, уже подготовленная Альгисом, его взглядом на настоящего Актера, его любовью к актерам. Это ж надо! Податься в деревню в учителя! Вот там, наверное, Суздальский и взял свое.

— Как вести себя с Нинелью? — спросила она, потому что уже подошли к больнице.

— Как всегда.

— Бедная Нинель, она никому не сделала зла.

— Бедная Нинель!

* * *

Бедная Нинель! Она изменилась мало. Черты ее лица по-прежнему выдавали слабость и инфантильность. Вздор, который она несла, по-прежнему был вроде бы связен и оформлен массой кокетливых литературных подробностей, всякими виньетками и завитушками.