Наш знакомый герой

Меня тревожили слова Тучи, ее предостережение, и я боялась выдать свою тревогу мужу, оставила ее для себя, как оставляла на свою долю все хлопоты и тревоги. Но, может быть, что-то все-таки просочилось наружу, потому что он стал вдруг так нежен со мной, как не бывал уже много лет. Нежность его была столь внезапна и преждевременна (дочка почему-то все не засыпала), что я, не зная куда себя девать, выскочила в коридор и позвонила Туче.

Трубку взяла ее дочь Анастасия (именно так она требовала себя называть и весьма соответствовала такому длинному и серьезному имени).

— Я слушаю, — сказала она.

— Мать дома?

— Где ей быть… Явилась вся перебитая, только что шею не сломала, долго рыдала, потом пришел водопроводчик, она ему открыла, а он сказал ей: «Девочка, позови кого-нибудь из взрослых, я пришел по делу», ну, она позвала меня, мы починили кран, я дала ему рубль, а она лежит рыдает…

Все это Анастасия изложила без тени усмешки, и я выслушала ее без всякого удивления. Анастасия, как и сама Туча, человек уникальный, хотя, может быть, и в другом роде, чем мать. Внешне она будто бы отображает духовный облик Тучи: тонкая, даже утонченная, с самого дня своего рождения соразмерная, пропорциональная, не ребенок, а маленькая женщина.

Тучина бабушка (зимняя) говорила, что Анастасия — копия матери Тучи, той самой балеринки, что попала на войну и так и не научилась обращаться с оружием.

— Так что, она не подойдет к телефону?

— Мне не хотелось бы ее тревожить. Это так необходимо? — (Вот как мы умеем говорить в наши неполные тринадцать!)

— Нет, конечно. Но можешь сказать ей, что подсудимый Герасимов живет в одной квартире с Зинкой Клюквиной.

Анастасия молчала, а я почти физически чувствовала, что она сгорает от любопытства. Но она перетерпела, перемолчала, а потом подозрительно-равнодушно спросила:

— Это с какой Клюквой? Которая однажды вздумала полетать?

— Да. С ней.

— Ладно. Скажу. Спасибо. До свидания. — И Анастасия повесила трубку.

(Клюква, она действительно однажды доучилась до того, что после очередного экзамена на пятом уже курсе открыла настежь окно, выкинула в него учебники, зачетку и кошелек, а потом решила вылететь и сама, немножко полетать и снова заняться делом. Хорошо, что рядом было много народу и ее вовремя сдернули с подоконника. Впрочем, ее желание полетать больше не повторялось.)

Все было хорошо. Все было прекрасно. Мой муж был вот он, рядом. Он любил меня искренне и неподдельно, наконец-то любил, после всех склок, ссор, передряг, после слез и вымогательств любви с моей стороны. Тяжелые годы привыкания друг к другу прошли, как минули годы благоустройства, мы теперь наконец-то любили друг друга, были устроены, а перед нами лежала непочатая зрелая сила, которую мы должны были с толком потратить, чтоб не остаться у разбитого корыта.

Так отчего же я долго не засыпала, а заснув, увидела не то смешной, не то жуткий сон, бессмысленный и поселяющий в душе смятение?

Мне приснилось, что я прихожу к Туче. Там много народу и цветов, каких-то уж больно ярких и жирных для сна. Туча с радостью сообщает мне, что выходит замуж, но, к сожалению, жених ее лежит в больнице. И вот я, по прямой логике сна, оказываюсь в больнице, у постели ее жениха. Белые стены, белые врачи, почему-то клетка с белыми мышами, но — опять же — жирные яркие цветы, как пятна крови. У врачей озабоченные лица, какие и бывают у врачей в халтурных кинофильмах.

— Оперировать?

— Да. Операция необходима.

— Вынесет ли ее больной? Он и так потерял много крови.

— Должен вынести.

Я даже во сне понимаю всю мнимость этого якобы серьезного разговора, и — как по заказу — лицо одного из врачей оказывается лицом актера Юрия Никулина.

— Медсестра, готовьте инструменты! — приказывает Юрий Никулин.

Медсестра готовит инструменты, еще кто-то откидывает одеяло с Тучиного жениха. Под одеялом лежит колесо, обыкновенное колесо. Я глубоко возмущена таким женихом, жалею Тучу и про себя желаю ему смерти. Как и положено во сне, мое желание тут же исполняется.

— Доктор, — трагическим голосом говорит медсестра, — он мертв.

— Ах, мертв!!!

— Он мертв!!!

Так восклицают окружающие, и плачут, и заламывают руки. Я тоже плачу и заламываю руки, упиваясь своей способностью наигрывать такие сильные чувства, но втайне счастлива, что Туча не выйдет замуж за колесо.

От своих фальшивых рыданий я и просыпаюсь. Потом по привычке думаю над своим сном, хотя ничего умного на этот счет конечно же не выдумаешь. Разве что чужая любовь нам всегда непонятна; будь то колесо, Герасимов или кто угодно еще. Вот этим-то нелепым сном и кончился столь наполненный событиями мартовский солнечный день, который на нашем с вами графике (если только вы намерены и дальше следить за событиями) стоило бы обозначить нулем, от которого в противоположные стороны побежим мы с Тучей, кто к плюсу, кто к минусу.

* * *