Наш знакомый герой

Чем больше я думаю о себе и своей жизни, тем увереннее прихожу к выводу, что настоящую любовь я пропустила, не осмелилась на нее… Впрочем, может быть, я ошибаюсь насчет своей несостоявшейся любви к Паше. Да полно, заметила ли бы я его, если бы не Туча? Я уже говорила, что Туча отдала дань моде — отучилась год в нашем институте. Паша был нашим сокурсником. Поначалу он ничем особым не выделялся среди других: не играл на гитаре, не гонялся за девицами, не отличался ни ростом, ни особой правильностью черт.

Иногда мы с Тучей ездили вместе с ним в автобусе, потому что жили в одном районе. Ехать было далеко, и я обычно спала всю дорогу, если было свободное место, чтобы сесть. Туча же была из ранних пташек, по утрам ее просто распирали радость и энергия, и она болтала с Пашей всю дорогу на темы, мне неблизкие и тогда неинтересные.

— Этот Сергеев — Маленький Принц, — сказала мне как-то Туча. Я знала ее манеру запросто сочинять всякую небывальщину об обычных, ничем не замечательных людях, потому не обратила на ее слова особого внимания, но вскоре случилось так, что и для меня Паша стал интересен.

Он пришел в институт после армии, был старше большинства из нас, имел какие-то представления о жизни и очень независимую повадку. Он был молчалив, но если уж говорил — то только то, что действительно хотел сказать, загорался мыслью, трепетал, как породистая горячая лошадка, но никому не хотелось острить по поводу этой его девической трепетности. Попробовали бы только! Он в минуту преображался, превращался в глумливого зубоскала, сражал других насмешкой или эрудицией — чтоб было неповадно. Уже через полгода совместной учебы наш курс взирал на него как на вожака.

Армия не повлияла должным образом на его выправку: он был худ, высок и сутул. (Многие мальчики, даже невысокие, стали сутулиться.) Лицо его было покрыто накрапом редких, но очень темных веснушек, мягкие волосы зачастую стояли светлым нимбом вокруг головы, а глаза… Зеленые были глаза, то теплые, то холодные, как бутылочные осколки.

Учился Паша легко, лекции посещал по желанию, явно имел какую-то побочную, не институтскую жизнь, снимал комнату (мы долго думали, что он не ленинградец), сам зарабатывал деньги на жизнь, подрабатывая то грузчиком, то носильщиком на вокзале, и, с какой стороны ни погляди, ни от кого не зависел. Дружить с Пашей хотелось многим, но, как выяснилось, это было роскошью. У большинства из нас просто не было времени на дружбу с таким человеком. Учеба, обязательства перед родителями — где уж там.

Свободнее и независимее были провинциалы. Что и говорить — отбор меж ними был гораздо более жесткий, да и отсутствие родительской опеки позволяло им самим располагать своим временем. Они и подрабатывали вместе с Пашей, и читать могли больше, и на подъем легче.

Так и получилось, что к концу первого курса вокруг Паши сколотилась сильная компания, которая задавала тон остальным (впрочем, не всем). Туча, например, не желала признавать их превосходства над остальными и вечно им перечила, вызывая и спокойно перенося едкие насмешки Паши.

Вообще-то он был очень вежлив с девицами, но Туче хамил необыкновенно. Кстати, тогда она и не была Тучей, а была просто Таней, Тучей назвал ее Паша, и эта кличка так и прилипла к ней. Смеялся Паша над ней как-то уж очень глупо: то намекал на ее габариты, то вышучивал ее одежду, то пристрастие к театру.

— Да, — говорил Паша, — каких только болезней не бывает: и гомосексуалисты, и театралы — всех жалко…

— Как мне надоел этот Печорин-переросток, — жаловалась мне Туча.

На первый раз их отношения кончились тем, что Туча влепила ему хорошую пощечину. При свидетелях, в автобусе.

— Я чуть-чуть его смазала, — сказала она потом, — я все время помнила, что могу свалить его с ног, если дам себе волю…

На том они и расстались… Я очень сочувствовала Туче, но втайне гордилась собой: все-таки мне Паша не хамил, обращался уважительно, а уж если сам Паша…

Сам Паша… Я различала звук его шагов, я спиной видела, что он делает, я наизусть выучила его лицо, интонации его голоса… Что это было? Что это было, я вас спрашиваю? Вот именно…

Но на любовь я все-таки не пошла. Наверное, потому, что была неспособна на нее вообще. Никакого отрицательного любовного опыта у меня не было, но я струсила и осталась довольна своей трусостью.

Да и Паша, побыв вежливым со мной некоторое время, после одного случая вдруг перестал меня замечать.

После пощечины, полученной от Тучи в автобусе, он как-то вдруг стал очень любезен со мной, подчеркнуто любезен.

И вот на одном из институтских вечеров он был любезен настолько, что танцевал в основном со мной. Я была наверху блаженства и с вызовом посматривала на подруг. Они казались мне жалкими и смешными. Особенно Туча. Невзирая на свое слоноподобие, она не пропускала ни одного танца, какими бы знойными они ни были, перетанцовывала всех своих кавалеров, пока те не падали с ног, выхватывала из толпы все равно кого «на новенького», а на лице ее была написана простодушная радость здорового животного.