Наш знакомый герой

(И ведь мне действительно казалось, что я все-то понимаю!)

— А кого я еще могу иметь в виду! — заорала она. — Кто на этом свете может меня еще удивить! Я даже мечтать не могла о том, что меня так удивят.

По правде говоря, я не очень ей поверила. Все-таки не девчонка, взрослая женщина, умница — и вдруг такое. Нереальная чушь, которую я, как хорошая подруга, не должна поддерживать. Я должна помочь Туче выйти из этого фальшивого положения.

— Да ты хоть что-нибудь о нем знаешь? Кто были его родители? Кем он воспитан? Что ты знаешь, ну что?

— Я видела его лицо. Мне достаточно.

— Ты дура или притворяешься?

— Я его люблю, — глухо сказала она. — И сдохну, если…

— Да стоит ли он твоей любви?

— А мы не на рынке, чтоб ставить цену на себе и на других.

По правде говоря, я растерялась. С нее станется. Оставалось выложить последний козырь.

— Ну, а как же Паша?

— Паша?! — разъярилась она. — Ау, Паша, ты меня слышишь? Где ты, Паша?

Она заглядывала под кровати и столы, в шкаф и в ящики письменного стола, потом в шкатулку и даже в пудреницу.

— Паша! Ты где?

Это была форменная истерика.

— Ну, теперь видите? — возникла в дверях Анастасия.

— Пошла вон, ты, нормальная! — рявкнула на нее Туча, и Анастасия исчезла.

Однако орать она перестала, подошла ко мне близко и зашептала горячо и страстно:

— А самое главное — он ведь тоже без меня сдохнет, понимаешь?

Да, еще не лучше.

— Думаешь, я сошла с ума? Нет. Но то, что он еще жив, говорит мне, что это судьба. Понимаешь? Они ведь ничего не знают о жизни, мужики. Они не знают, кто им нужен. Они… они счастья боятся. Они трусы. А я не желаю больше быть несчастной. Не желаю! Я его возьму за рога…

— Возьми кого-нибудь другого, раз тебе приспичило быть счастливой, — опять очень остроумно заметила я.

Конечно, я шутила так, между делом, но если говорить положа руку на сердце, то был в моих шуточках другой смысл, который я отмечаю только теперь, задним числом.

Ведь мой временный успех в сердечных делах, мое удачное на чужой взгляд замужество, которое вдруг и мне самой примнилось удачным, как бы возвышало меня над одинокой толстой Тучей. Она раньше этого не замечала, но сегодня вдруг уловила. (Действительно, прозрение ее было каким-то предсмертным.)

— А я не из тех, кто, любя одного, довольствуется другим, — вдруг жестоко отчеканила она.

И слова ее, и тон заставили меня покачнуться, как от удара. Ее прозрение распространилось вдруг и на меня: я увидела себя со стороны, все свои мелкие интриги и мелкие адюльтерчики, вспомнила весь ложный пафос слов, которые приготовила специально для Тучи, живописуя несуществующую любовь к Хованскому, да и самого Хованского, не того, который жил и был, а того, кого я сочинила, чтоб оправдать свои шашни.

Но вместо того чтобы опомниться, я разозлилась. Впервые Туча позволила себе так грубо и обидно ткнуть меня носом в мою же грязь. Как хотите, а неприятно.

— Знаешь ли… — Я уже похолодела внутренне, но договорила: — Ведь ты сейчас смешна… Уж если даже мне ты смешна, то другие…

Так, сейчас она меня ударит. (Я не поднимала на нее глаз, но чувствовала выражение ее лица всей кожей.) Но потом что-то изменилось. Я осмелилась посмотреть на нее.

— Прости меня, — тихо сказала она, — я не хотела.

— Это ты прости. Я тоже не хотела.

Мы долго сидели молча, искоса поглядывая друг на друга.

— Я ужасно глупа, — сказала Туча. — Лермонтов был хитрый, он слишком легко разделался с Грушницким… Да каждый становится дураком, как только вздумает трезвонить о своей любви.

Ну все. Туча снова был Тучей. Литературные параллели — это ее обычный стиль разговора. Открыв что-то в себе, она тут же искала литературный эквивалент. В том же духе она и продолжала.

— Хочешь, почитаю? — спросила она.

Я, потеряв надежду поговорить о Хованском да и не желая более этого, согласилась. Слушать ее чтение — всегда удовольствие.

В комнату тут же просочилась Анастасия, а потом и вернувшаяся из магазина бабушка. Туча читала кусок из «Войны и мира», которого я в свое время просто не заметила. Помните, тот самый, где Наташа ждет князя Андрея, уже после ужасного разговора с его отцом, после всего, оскорбленная, а приезд Андрея все откладывается, откладывается… Она ходит по комнатам, всем дерзит, пристает к слугам, сходит с ума… А тут еще зануда Соня, мамки-няньки…

— Так вот же он, ответ, почему Наташа сбежала в итоге с Анатолем! — вдруг дошло до меня.

— Ну да! — откликнулась Анастасия. — Теперь и мне это понятно! Разве можно заставлять так ждать себя? Тут любая с ума сойдет. Теперь ясно.

— Ну, раз уж тебе ясно… — засмеялась бабушка.

Анастасия уже висела на шее у матери и, целуя ее, приговаривала:

— Нет, ты у меня не сумасшедшая… Ты у меня самая нормальная, самая умненькая мамочка.

Я ушла от них очищенная и просветленная, очень довольная тем, что ничего не рассказала о своих делах, не успела, к счастью.

Совеем уже поздно, к ночи, позвонил пьяненький Хованский и пригласил на какую-то жалкую вечеринку. Тон был игривый, слова тоже, явно рассчитанные на то, что их слышат приятели.

— Малыш, приезжай, — наигрывал он нежную страсть.