— Разрешите сказать вам несколько слов наедине, сэр! — дословно процитировал он сотоварища.
Ну-ну… А этот что придумал, интересно? Повторить сказанную мне на ухо фразу ему лучше даже не пытаться, пулей вылетит с судна.
Ничего говорить Джереми не стал — вынул из кармана и протянул мне письмо. Я не стал спрашивать, от кого. Среди моих знакомых лишь один человек писал таким корявым почерком и с таким количеством ошибок. Вскрыл конверт я без малейшего любопытства, уверенный, что у тетушки Анетт не найдется аргументов, способных поколебать мое решение. Ошибся, аргументы у нее нашлись.
Я быстро пробежал глазами письмо и ничего не понял, мысли тетушка выражала не слишком связно. Перечитал еще раз, внимательно вчитываясь в каждое слово. Теперь понял, но не поверил, все казалось какой-то дурацкой шуткой, розыгрышем… А потом я вспомнил, как умирала моя мать. Как что-то пыталась сказать о Джереми перед смертью.
— Ты знаешь, о чем здесь написано?
— Знаю. Боюсь, что некоторые соседи тоже теперь знают. Отец… в смысле, мистер Истлинг… он нашел письма твоей матери… в смысле, нашей матери… Орал так, что стекла дребезжали. И вышвырнул меня из дома, назвал «пиратским отродьем». И сказал, что отсудит у тебя кучу денег. В общем, теперь я знаю всё, братец.
— Говори «я знаю все, сэр», — поправил я. — Братом можешь называть меня наедине, в капитанской каюте.
— Так точно, сэр!
«М-да… Домой Джереми дорога закрыта. Поселить его в Хокинс-Холле на время плавания? Но кто-то должен за ним присматривать. Эх, поспешил я расстаться с Элоизой…»
Я понял, что смогу все устроить, лишь потеряв несколько дней. А Эйб Грей эти дни будет плыть к острову. При этом он куда более опытный судоводитель, чем я, даже не вспоминая о Смоллетте, — так что не стоит слишком уповать на ходовые качества шхуны… пора ее, кстати, наконец окрестить. А сейчас, когда на борту появился юнга Патрик Сильвер, любые встречи с Греем исключены, — лучше поверну назад, увидев над горизонтом топы мачт «Красотки Мэй».
— Я отменяю свой приказ! Мистер Эндерби, внести обоих в судовую роль как юнг-джентльменов, поставить на довольствие! То же самое относится к мистеру Гэрсли, его запишете как пассажира.
— Так точно, сэр!
— Боцман Ганн, ко мне!
Бен подошел вразвалочку, не спеша, и мне это не очень понравилось. Похоже, годы сухопутной жизни даром не прошли, и надо дать ему понять, что здесь не парк Хокинс-Холла.
— У нас ведь осталась одна свободная каюта?
— Да, но я думал… — Он указал взглядом на Эктора.
— Думаю здесь я!! — Нет, Флинт точно не постыдился бы внука. — А ты разгородишь пополам эту каюту и прорежешь отдельную дверь. Бери свободных от вахты и приступай.
— Для юнг-джентльменов? Но зачем, пусть они…
— Заткнись, сын осла и каракатицы!!! — проорал я. — Еще слово, и разжалую тебя из боцманов! Иди, и сделай, что должен!
Бен не пошел делать, что должен. Он побежал.
Я чувствовал, что должен как-то объяснить Сильверу причины своего решения. Сделал это наедине и позже, когда лоцман, проводивший «Патрицию» узким фарватером Бристольского порта, освободил меня от обязанности командовать.
— Ты не представляешь, Джон, что я узнал от юнги Истлинга… Ты не поверишь, потому что невозможно поверить в такое.
Мне казалось, что придумал я очень хитроумный план: ошарашу Долговязого Джона, удивлю его своими семейными тайнами, а вопрос о том, почему на борту остался другой юнга, отойдет на второй план и позабудется.
Но для начала меня удивил Сильвер:
— Я все знаю.
— Э-э-э…
— Парень вынужден был мне всё рассказать, ведь я хотел отправить обоих на берег сразу, не дожидаясь тебя. А он похож на отца, согласись? Такой же рыжий и наглый.
— Я знавал Бонса, когда он уже изрядно поседел.
— О, в молодости Билли был парень хоть куда! Помню, однажды…
Я вдруг понял, что против меня беззастенчиво используется мой собственный план: Сильвер сначала меня изрядно удивил, а сейчас уводит разговор в сторону.
— Погоди, погоди… Что сказал тебе второй юнга, чтобы остаться на борту?
— Ох, Джим… Лучше тебе этого не знать. Поверь, так действительно будет лучше. А что она… что он сочинил для тебя?
— Джон, тебе тоже лучше этого не знать.
На том и порешили.
Ах да, я ведь забыл рассказать, как шхуна получила свое имя.
Выбирали название всей командой по старинному морскому обычаю, ныне позабытому. (Честно говоря, обычай придумал я сам, но уверенно заявил, что бытовал такой на кораблях во времена моего предка-адмирала. Хотя кто знает, может и впрямь существовало когда-то нечто похожее).
Каждый написал на бумажке свой вариант (за неграмотных Рюггера и Трента написали мы с Эктором). Затем самый младший по званию (юнга Истлинг) тщательно перемешал свернутые бумажки в своей треуголке, а самый старший (капитан Хокинс) повернулся спиной и на ощупь вытянул один билетик.
— «Патриция», — громко провозгласил я. — Отныне и навсегда шхуна будет называться так! Боцман Ганн, выдать братьям Вайсгерам краску и трафареты букв. Пусть нанесут название повсюду, где ему надлежит быть. А я отправляюсь к лейтенант-инспектору порта, заверить изменения в судовых документах.