Одиссея капитана Флинта, или Остров без сокровищ 2

— Традиция… Не привык я выходить в море без этого знамени. Когда я прочитал в твоей книжке, как ты якобы его сорвал и швырнул за борт, словно половую тряпку, я смеялся долго и весело. Веселый Роджер, Джим, не поднимают просто так, без дела. Это последнее предупреждение: не спустишь вымпел сейчас, потом не поможет ничто, будет бой, и смерть, и живые позавидуют мертвым. Это старое знамя пробито многими пулями, а крови видело столько, что ей можно до краев заполнить королевский пруд в Риджентс-парке. У джентльменов удачи было много флагов, Джим, самых разных: и черных, и красных, со скелетом и со скрещенными саблями, с перевернутым крестом и песочными часами… Что придумывали капитаны, то и вешали на флагшток. А этот, с черепом и двумя костями, придумал Ингленд. Потом под ним плавал твой дед, очень долго, дольше прочих, его удаче завидовали, старались подражать, — и поднимали такое же знамя. И название своему знамени тоже придумал Флинт, а другие подхватили.

— В честь какого же Роджера он назван?

— Роджерса, не Роджера. Это потом стали произносить, как проще. Был такой охотник за пиратами, Роджерс Вудс, он поклялся изловить Флинта и приколотить его череп к бушприту, как поступили с головой Черной Бороды. Но он умер, не сдержав свою клятву, и старый Флинт говорил: Вудс теперь веселится в земле, он смеется и скалится, как голова у меня на флагштоке, и могильные черви очистили его кости от мяса, — а я все еще плаваю по морям. Веселись, Роджерс, кричал он порой флагу, смейся, громче смейся! Я иногда думал, что у него не все в порядке с головой. А иногда — что не встречал за всю жизнь никого умнее старого Флинта… Вот что был за человек твой дед и вот что это за флаг. Мне некому его передать. Когда умру, положите Веселого Роджера в мой гроб.

И я тогда подумал, что выполню просьбу Джона… Мне такого наследства не надо.

* * *

Вытащив тузик на берег, мы двигались через полосу леса, отделявшую крепость от пролива. Частокол уже виднелся впереди сквозь разрывы в зарослях кустов.

Джереми, не переставая, сыпал вопросами, хотя и без того знал историю приключений на острове чуть ли не наизусть. Я (со слов доктора Ливси, разумеется) уже показал ему, где затонул ялик, где мои товарищи таскали припасы через лес.

Юнга Сильвер внимательно поглядывал по сторонам и молчал, ни единого вопроса мне не задал.

Эктор занял промежуточную позицию: вопросы задавал, но крайне редко. И каждый раз неожиданные, ставящие в тупик.

— И что потом? — не отставал Джереми.

— Потом оттуда, видишь дальний угол частокола? — выскочили пираты Эндерсона и тут же угодили под залп, побежали обратно, но один отбегался навсегда. А другой не сбежал далеко, зашел вот оттуда, видишь? — и выстрелил через кусты. Так мне рассказывал доктор.

— Скажи, Джим, а где был ты, когда все это здесь происходило? — неожиданно спросил Эктор.

— Я… как тебе сказать… у меня не было с собой часов… Полагаю, что я был тогда невдалеке от пещеры Бена Ганна и вел разговор с ним.

— Понятно.

Мы встретились с ним взглядами, и я вдруг почувствовал, как по спине пополз холодок.

Я понял, что мне не стоило писать свою рукопись. Не стоило отдавать ее в печать, не удалив иные страницы, и не вымарав на других кое-что чернилами. А самое главное — мне нельзя было дарить изданную книгу Эктору. Хотя… он и сам бы ее купил.

Если Сильвер не встречал никого умнее моего деда (в те дни, когда тот дружил с головой), то на моем жизненном пути не встретился никто умнее Эктора. Причем ум его был особого рода: он был юрист, блестящий юрист, в дни нашей первой встречи солиситор, теперь барристер — и привык распутывать в судах замысловато переплетенные клубки правды и лжи, отделяя одну от другой. Я ведь слышал, и не раз, это чертово «Понятно», — бывал на его процессах. Так он комментировал ответы тех свидетелей, которым ни на грош не верил!

Всё, хватит россказней. Стоит подержать язык за зубами.

— Так что же было дальше?! — дернул меня за рукав юнга Истлинг, самым злостным образом нарушая субординацию, правильно Сильвер сказал про него: рыжий и наглый, весь в папашу.

Я понял, что, задумавшись, пропустил пару его вопросов.

— Дальше… — протянул я, прикидывая, как бы половчее отделаться от дальнейших расспросов. — Дальше… Блокгауз сгорел.

— Как сгорел? — ахнул Джереми. — Вы же в нем…

Я был самый рослый в нашей четверке, а Джереми — наоборот, даже юнга Сильвер был выше его на полтора дюйма. И я ответил без слов: подхватив брата под мышки, приподнял в воздух.

— …отбивались от… — продолжал говорить юнга, но закончил иначе: — Точно, сгорел…

Мы выбрали местечко повыше, откуда каждый мог хорошо разглядеть вершину холма. То, что мы там видели, не назвать было даже пепелищем. Дожди давно смыли пепел и золу, ветра разметали угольки и присыпали все песком. Уцелело несколько сильно обугленных бревен западной стены, кое-где из песка торчали черные обломки поменьше размером. Все произошло очень давно. Возможно, что Сильвер был прав и пожар случился вскоре после отплытия «Испаньолы» по вине оставленной здесь троицы пиратов.