— Да, Джим, да, вот эти четыре жалких дюйма отделяли нас от того, чтобы старушка «Патриция» вспыхнула вся, от киля до салинга! За масло для фонарей тоже отвечает… отвечал боцман Трент, и он, не скупясь, облил этим маслом все тросы и лини, что лежали в кладовой. Полыхнуло бы так, что любо-дорого. Когда эта свистопляска завершится, мы просто обязаны выпить за чуткий нос Бена Ганна. И, если хочешь знать мое мнение…
Он неожиданно замолчал.
— Мнение о чем? Предлагаешь снова сделать Ганна боцманом? — Мне было все равно, я был готов сейчас назначить Ганна хоть боцманом, хоть адмиралом, лишь бы потом уйти, упасть и уснуть.
— «Красотка»… — произнес Сильвер изменившимся голосом.
Я обернулся. Бригантина под всеми парусами входила в залив, огибая Северный мыс.
«Красотка Мэй» вполне соответствовала своему имени, действительно была сейчас очень красива: громада парусов, освещенная последним закатным солнцем, казалось не белой, и даже не розовой, а прямо-таки алой.
Мне эта красота показалось зловещей. Словно кто-то прополоскал паруса в воде, густо подкрашенной свежей кровью.
К моменту появления бригантины «Патриция» наискось пересекала залив — я собирался обогнуть безымянный полуостров, выйти в открытое море и заложить многомильную циркуляцию, чтобы в темноте вернуться к острову и в полночь оказаться у Лесистого мыса.
Шхуна едва ползла, мы попали в ветровую тень полуострова. Я чувствовал: еще несколько кабельтовых, и берег понизится, наши поникшие паруса поймают вечерний бриз… Но надо было эти кабельтовы пройти. А «Красотка» приближалась. В подзорную трубу я видел стволы орудий, торчащие из портов левого борта. Конечно же, мои наивные домыслы о тайном гондеке оказались полной ерундой, пушки стояли на опердеке. Их было всего четыре, но три из них внушали уважение своим калибром. Сильвер тоже первым делом обратил внимание на вооружение «Красотки» и произнес:
— Пусть мою печень сожрут крабы, если это не 16-фунтовки…
— Бенджамин Ганн! — позвал я.
— Да, сэр!
— Ты снова боцман. Дудка с тобой?
— Так точно, сэр! — Голос Бена был полон ликования.
Он вытащил из кармана боцманскую дудку, расправил цепочку, накинул на шею. Приготовился заранее… Понимал, что этим всё закончится после бегства Трента.
— Свисти всех наверх.
Дудка издала пронзительный мерзкий звук. Все, кто был на борту, поспешили на верхнюю палубу. А я вдруг понял, что не смогу командовать ими. И вообще ничего не смогу, кроме одного: упасть и больше не шевелиться. Все мои силы остались на проклятом острове, он выжал меня сегодня, как прачка выжимает бельё, — досуха, до последней капли. Я не мог придумать маневр, позволяющий разминуться со страшными пушками бригантины. Я не мог отдать команду громким, слышным на всем судне голосом. Вообще ничего не мог…
— Джон, — попросил я безжизненно, — прикажи подать капитану порцию рома… Двойную. Нет, лучше тройную.
— Джим, ты же не пьешь ром, — изумился он. — И вообще, в бою… добром не кончится.
— Делай, что сказано, — сказал я столь же тускло. — Или ты не видишь, что со мной происходит? Или не заметил, что принял на борт полутруп? Может, ты думаешь, что у меня с младенчества такое лицо, и левая рука висит плетью? Или… Короче, сделай, что должен, Джон Сильвер, что сказал тебе твой капитан, — или сам принимай командование и держи курс прямиком в ад.
…Ром обжигал глотку, но я пил его как воду, быстрыми большими глотками. Надеюсь, подействует быстро.
«А что бы сделал сейчас ты, старый синерожий пьяница? — мысленно спросил я деда. — Как бы спасся без пушек, без людей, без ничего? Ты же всегда выкручивался из самых безнадежных историй, так подскажи!»
Ответа не было. Мертвые не только не кусаются, они еще очень молчаливы.
Свой первый морской бой я потом не мог толком вспомнить. Отдельные яркие моменты зримо стояли перед мысленным взором, другие навсегда утонули в роме. А выживших в том бою расспрашивать не хотел. Подозревал, что ничего лестного для капитана Хокинса они не расскажут.
Но ром еще не успел подействовать, когда я попросил Сильвера:
— Сделай, что хочешь, но убери вниз юнг.
— Она не уйдет. — Голос Джона был полон безнадежной тоски.
— Сделай!!! (Нет, все-таки уже действует!) По корпусу они стрелять не посмеют. Смоллетт не имел времени переговорить со своими людьми, он не может быть уверен, что сокровища нет у нас на борту.
Сильвер подозвал юнг, я слышал краем уха, как он растолковывает им обязанности «пороховых обезьян», причем трактует их очень вольно. Если учесть, что с нашей пушечкой (предназначенной, по большому счету, лишь подавать сигналы) любая артиллерийская дуэль с «Красоткой» стала бы самоубийством, — то все опасное время юнги проведут внизу, у порохового погреба.
Я особо не прислушивался к тому, что говорит Сильвер. Я торопливо придумывал маневр, способный увести нас из-под пушек «Красотки» в открытое море. И я придумал его! Простой, изящный, эффективный! Гениальный, не побоюсь этого слова! Так мне в тот момент казалось…